Вячеслав Кондратьев - Красные ворота

~~~

В этот же праздничный вечер брел Марк по Екатерининскому парку, где народа было немного и ничто не мешало его размышлениям. Панно на ВСХВ он закончил, но к своей главной работе не приступал, не хотелось. Он понимал, спады неизбежны. Серьезный художник обязан пересматривать и передумывать сделанное, и порой на это уходит больше времени, чем на саму работу. Сделано уже много, и, может, поэтому не приходит в голову ничего нового. Видимо, выбросил он уже все из себя за эти два года, исчерпался. По это не кризис, нет, это необходимая пауза…

У Самотечной, где он хотел повернуть назад, задел кого-то плечом, буркнул «простите», но когда поднял голову — перед глазами оказался Петр Бушуев собственной персоной, который, узнав Марка, глядел на него нахмурившись, тяжелым взглядом.

— Ну вот, — процедил Петр, — столкнул нас опять случай. Может, расскажете теперь, чего вы там Насте болтали?

Марк опешил от неожиданности, но вскоре поползла по его губам обычная усмешечка.

— А стоит ли, ваше благородие? Приятного-то я вам не скажу. Праздник могу испортить.

— Вы не ломайтесь. Я вам — не благородие, а гвардии советский подполковник.

— Простите. Но я вас мысленно всегда так называю, как вспоминаю форс ваш перед солдатиками.

— Где и когда вы со мной служили? — отрывисто бросил Петр, сдвинув брови.

— Но, но… Только без командного тона, подполковник, — предупредил Марк, перестав улыбаться.

— Как привык, так и говорю. Можете не отвечать. Мне же в общем-то это ни к чему, — сухо сказал Петр и сделал шаг.

— Ни к чему так и ни к чему… Только ответьте-ка мне на один вопросик, раз уж заговорили. Вспоминаете ли одну ночную атаку безрассудную, которую по собственному почину организовали? И ничего в сердечке не колышется, ежели вспоминаете? Ну?

— Вот вы о чем?.. — очень тихо сказал Петр и как-то обмяк. Повисли руки, опустились плечи. — Давайте-ка присядем. Может, вон на ту скамеечку…

Прошли, сели… Вытащил Петр серебряный трофейный портсигар, достал «беломорину», ломал спички, не одну, пока прижег папиросу, затянулся глубоко, спросил:

— Кем вы были в батальоне?

— Взводным… Но я не с начала формирования был, прислали из госпиталя на пополнение.

— Понятно… Потому и лица вашего не помню. Ну и что? Осуждаете меня за то дело?

— Не то словечко, подполковник… До рассвета раза три в сознание приходил, все надеялся — пришлют санитаров. Не один я, кстати, перед немецкими окопами раненый лежал. Не вынесли. Никого не вынесли. А утром… немцы. Что ж вы, удаль свою показали, фертом поперед батальона топали, а о раненых забыли? Почему никого не вынесли? Почему немцам отдали еще живых?

— Дал я приказ, дал, — торопливо выпалил Петр.

— Может, и дали, но проверить-то не проверили. Небось водочкой неудачу глушили. Не до того…

— Сколько вас там, раненных, было? — с трудом выдавил Петр.

— Пятерых немцы взяли… в живых которые остались. А сколько к утру померло — не знаю… — Марк помолчал, а затем с кривой дрожащей полуулыбкой спросил: — Чего же не спрашиваете, почему не застрелился?

Но Петр словно не слышал вопроса, сцепил руки и пробормотал:

— Ах, сволочи, сволочи, не выполнили, гады, приказа. Не выполнили…

— Я говорю, чего же не спрашиваете, почему не застрелился? — повторил Марк вопрос. — Помню же, когда немецкая разведка взяла одного, так вы гремели: «Как смел живым в плен попасть?» Не забыли?

Петр опять не ответил. Докурил «беломорину», взял другую. Сидел, смолил короткими затяжками. Марк глядел на него, ничего почему-то не ощущая — ни неприязни, ни сострадания, хотя видел, ломает его от боли. Ни удовлетворения, что наконец-то смог выложить все начистоту тому, кого считал виновным в своих трехлетних мучениях, — нет, ничего не было в его душе… И он подумал, что ненужным оказался этот разговор, ни к чему…

Петр повернул к нему голову, встретились взглядами, и опять торопливо бросил Петр вопрос:

— В какой роте были? Кто ротный-то был?

— В третьей. Фамилию ротного не помню, да и убило его в том бою. Перед броском в атаку я вроде роту принял, не было уж никого из средних командиров. А какое это имеет значение?

— Имеет. Вспоминаю, кому приказ отдал, чтоб раненых вынесли. Наверно, помкомбату, мальчишке этому сопливому. Да, не проверил. Моя вина. Но вспоминаю смутно, что докладывал помкомбата — ходили санитары на поле, притащили раненых. Ну, я и успокоился.

— Может, и ходили… по краешку. А ведь самые большие потери перед немецкими окопами были, когда очнулись фрицы. А туда кому охота было ползти, — хотел было Марк добавить, что раз капитан сам в атаку ходил, то и после боя надо было самому проверить, остался ли кто на том полюшке, но усмехнулся про себя: не много ли от командира части требую?

И тут, словно бы в ответ его мыслям, Бушуев продолжил:

— Да, успокоился. А надо бы самому проверить, хоть это и не дело командира части. Но та ночка была особая. Сам эту атаку придумал, не давали мне покоя эти деревни. Два месяца бились без толку, решил ва-банк идти. А ведь чуток сил не хватило. Взводик бы один, хоть неполный, и ворвались бы в деревню.

— И орденок наверняка.

— Это вы бросьте! За орденами не гнался. Мне людей жалко было, что зазря под этими деревнями гибли. Каждый день немцы десятками выбивали, сами знаете… — вздохнул Петр и вдруг мягко, с сожалеющими нотками в голосе спросил: — Значит, все эти годы меня во всём виноватым считали, ненависть копили? Ведь тогда при первой-то встрече так ненавистью в меня и брызнули, словно кислотой серной.

— Откровенно скажу, подполковник: на немецкую сволочь в лагере железяку тайком точил, чтоб полоснуть по горлу, если хоть пальцем дотронутся…

— Не дотронулись?

— Да. Видно, чуяли… Ну а про вас думал: встречу после войны, если живым из лагеря выберусь, то плохо вам придется.

— Вот и встретили, — спокойно сказал Петр. — За чем же дело?

— Не знаю… — задумчиво произнес Марк.

— Я не боюсь вас… лейтенант… Не боюсь. Сами знаете, не из таких. Но чтоб поняли вы, не в оправдание, скажу, что после боя того было… Да, правы вы, вернулся, глотнул из фляги, и сразу к телефону позвали. Узнал комбриг, ну и вызвал. Я на коня и в штаб бригады, а там перед пистолетом меня комбриг держал, под трибунал, кричал, отдам… Вернулся к утру… А бой, кстати, не безрассудный был, как вы сказали. Обдумал я все, и шло поначалу все здорово, ведь почти три четверти пути прошли, немцами не замеченные. А атака вот захлебнулась. Ослаблые были люди, этого не учел. Не смогли рвануть оставшиеся метры… Да чего там, сами все знаете. Прискорбно, конечно, что бой этот для вас пленом окончился, но… вы вроде спрашивали, почему не интересуюсь, чего же не застрелились. Так почему?