Владимир Клипель - Медвежий вал

Он взглянул на часы: около двенадцати. До начала боя три часа.

— Как там, — спросил Квашин у майора — начальника оперативного отделения, — все готово?

— Ждут, — ответил майор. — Все начеку!

— Передайте, чтобы никакого шевеления. Увижу кого — не поздоровится!

Речь шла о штурмовой роте. Укомплектованная, прекрасно вооруженная рота, — в нее влили и штрафников, чтобы они искупили свою вину в бою, — была сосредоточена в окопах боевого охранения. Роту вывели ночью в полной тишине, чтобы средь бела дня, когда бдительность противника падет, атаковать высоту.

Безмятежный покой царил над окрестностью.

В три часа дня громыхнул артиллерийский залп и сразу перерос в грозный орудийный гул. Пыльная завеса круто поднялась в небо, заслонила от наблюдения высоту.

Штурмовая рота поднялась из окопов боевого охранения. Смолкли орудия, но минометы заговорили еще чаще. Лохматые, взметывающиеся клубы разрывов вели за собой развернутую в цепь роту. Вот они охватили гребень высоты, а потом расступились вправо и влево, страхуя атакующих от возможного флангового огня противника. Высота взята.

Командир приданного роте батальонного орудия Богданов прикинул на глаз расстояние до нее: далековато! Но медлить нельзя, орудие должно быть на высоте; поплевав на руки, он ухватился за станину пушки.

— Вперед!

Податливо катилось орудие по твердому грунту, но на болоте, разделявшем позиции, расчету пришлось помаяться. За тяжелой работой пришло спокойствие. Достигнув высоты, артиллеристы перевели дух и отдышались. Вокруг них бойцы из штурмовой роты поспешно долбили малыми лопатками сухую землю, оборудуя ячейки и пулеметные площадки для обороны.

Богданову не хотелось ставить свою пушку на вершине холма, где, конечно же, будет самая свалка во время контратак, и он прижался с ней на самом фланге роты, почти у подножия. «Кажется, будет ладно», — решил он и приказал готовить огневую позицию для орудия. Рядом усердно копал окоп стрелок в пропотевшей офицерской гимнастерке, под которой крупно шевелились мускулы. По лицу грязными струйками стекал пот. Ремешок каски был расстегнут, автомат с запасными дисками и гранаты лежали поблизости, под рукой. Работа над окопом подходила у него к концу. Он приподнялся и отложил лопатку.

— Кто командует орудием? — повел он белесыми бровями и сделал суровое лицо.

— Я! — оторвался от работы Богданов, не понимая, что от него надо этому не то бойцу, не то командиру.

— Будем знакомы: в прошлом лейтенант Куликов, а теперь штрафник, прибывший для прохождения практики. Ваш сосед справа!

Выпрыгнув из окопа, он подошел и, облокотившись на орудие, вытащил кисет:

— Закуривай. Дюбек, от которого черт убег... Дружки навестили, привезли. До того света, если без пересадки, на всех хватит — не перекурить. Налетай!

Вахрушко запустил в кисет толстые пальцы и извлек табаку на добрую завертку.

— Вроде офицерский табачок у вас...

— А ты думал!.. — Куликов протянул ему курительную бумагу.

— Не привык... — мотнул головой Вахрушко. — В газетке вроде бы лучше.

Оба закурили.

— За что же это вас, вроде из танкистов и... в пехоту, на практику? — усмехнувшись, спросил Вахрушко, успев приметить, что руки у Куликова со следами въевшегося машинного масла.

— Было дело... фрицев подавил!

— Мудрено что-то: фрицев подавил и фрицев же бить послали!

— Всему свое место, говорят. Не там, где надо, придавил... Сердце не стерпело...

— Да-а... Это иное дело, — понимающе протянул Вахрушко. — Ну чего не бывает...

Богданов и другие бойцы расчета вполне согласились с этим. Война! Хитро ли споткнуться?

Куликов — молодой офицер-танкист — не был человеконенавистником. Но так уж сложились обстоятельства... В декабрьских боях его танк прорвался к окопам врага и был подбит. Пехота успела выручить Куликова, но что такое танкист без машины? Новой техники для пополнения не предвиделось, о ремонте подбитой машины нечего было и думать. Идти в пехоту? Куликов приуныл. Сутки он не покидал свою «тридцатьчетверку», даже спал под ней, вырыв окопчик под днищем. Он все на что-то надеялся: вдруг найдется другая машина.

Осматривая поврежденные танки, он наткнулся на подбитый неприятельский «тигр». Что-то толкнуло его забраться внутрь машины. Он долго пробовал все рычаги и кнопки — оборудование было значительно сложнее, чем на «Т-34». И тут его осенило: «А ведь «тигр»-то исправный!»

С лихорадочной поспешностью он стал осматривать повреждения: перебита гусеница? Ерунда! Можно исправить!

И скоро танк встал в строй. Даже в армейской газете поместили снимок: комсомолец Куликов и «тигр», на башне которого написано «За Угловского!» Сам командующий армией объявил ему благодарность за освоение трофейной техники и приказал обеспечить танк боеприпасами, чтобы на снаряды в бою не скупиться. В боях за Синяки расчет отличился, и Куликов был награжден. Соседняя армия в это время обнаружила среди леса лагерь, куда фашисты сгоняли мирное население.

— Поедешь представителем от части, — сказал ему командир бригады. — Потом расскажешь, что видел.

В бывшем концентрационном лагере, на небольшом, обнесенном колючей проволокой участке леса в районе станции Крынки, Куликов увидел занесенные снегом трупы женщин, детей, стариков. Несколько исхудалых, измученных колхозниц из числа уцелевших водили по лагерю солдат и офицеров и рассказывали им о том, что здесь происходило. Одна из них показалась Куликову знакомой.

— Вы случайно не из одной со мной деревни?

— Ой, да ведь я вас знаю! — она расплакалась.

— Что с моими стариками, где они? Да говорите же! — тряс он ее за плечо.

— Нету их... и деревни нету. Всех пожгли каратели!

У Куликова померкло в глазах от страшного горя. Сам не помнил, как добрался до машины. Скорее привычные руки, чем разум, вели машину, избегая столкновений и кюветов. И тут показалась навстречу группа пленных. Куликова затрясло: вот они, звери, такие же, как и те, что подпалили его деревню, сожгли стариков...

Руки впились в баранку. Он объехал конвойного автоматчика и с ходу врезался в заплесневело-зеленые шинели.

Даже потом он не сразу понял, что совершил преступление. На суде, выслушав приговор, он считал себя все-таки правым! Да, пленные уже не враги с оружием. Да, на них распространяются условия конвенции. Но ведь и его старики не стреляли в гитлеровцев... Условные годы заключения с отбытием в штрафной роте его не пугали: с винтовкой в руках не более опасно, чем идти в бой на танке. И там и здесь воевать...

Время притушило нестерпимую муку, оно же помогло ему понять всю глубину проступка. Тяжесть вины угнетала его, и он стал побаиваться, как бы не погибнуть, не искупив своего преступления, с позорным пятном штрафника.