Владимир Клипель - Медвежий вал

— Это вам. Получил недавно вместо табака.

— Вот еще! — воскликнула Лена. — Что я, маленькая? — но конфеты взяла. Лошадь потянулась к кульку горячими губами. Лена достала несколько круглых конфеток и засмеялась, когда лошадь, щекоча ей ладонь, схватила и начала катать их во рту. — Ну, говорите, зачем приехали?

Крутов начал злиться, теряя последние шансы на душевный разговор.

— Я приехал посмотреть на вас, поговорить...

— Ну, так что? — Лена выдерживала холодный неприступный тон.

— Так, ничего... Кажется, не ко времени. Мне пора возвращаться.

— Как хотите! До свиданья, — сказала она. — Я и так задержалась с вами.

— Ах, вот как... — Крутов сердито дернул подпругу, безжалостно ее затягивая. Кинув поводья к седлу, он молча, не глядя на Лену, вскочил в седло. — Прощайте! Может, больше не увидимся вовсе...

Она уловила тревогу в его голосе, что-то необычное.

— Павел, погодите, Павел!..

Но он что есть силы хлестнул лошадь, и та вздыбилась, понесла... Какой-то внутренний голос, возможно, голос разума, а может, сердца, говорил: «Вернись, еще не поздно, вернись, дурак!» Но Крутов упрямо мотал головой: «Пусть дурак, пусть!» — и продолжал лететь, сломя голову, хотя сердце звало его назад.

Ночи стояли пряные, теплые, короткие, когда едва не сходились заря с зарей. По шоссе, во всю его ширину, нескончаемым потоком двигались войска в сторону передовой. Серединой дороги с лязгом и грохотом мчались танки с надфарными затемнителями и самоходные орудия, крытые брезентом реактивные установки, грузовики с боеприпасами и снаряжением, с орудиями и минометами на прицепах.

Все, что не могло двигаться с такой скоростью, шло по обочинам. По одной — тягачи волочили длинноствольные дальнобойные орудия, разукрашенные для маскировки пятнами. Тяжело катились пушки, и казалось, укатанная гусеницами, тысячами колес дорога прогибалась под тяжестью этих гигантов войны, как гнется спина под непосильным грузом. Стук шагов, шорох одежды, говор и команды нескончаемой людской массы, вливавшейся в общий поток, цоканье копыт артиллерийских упряжек, скрежет и перестук многочисленных повозок стояли над другой обочиной.

Бесконечное движение, шум колонн, запахи бензина, керосина, дизельного топлива и конского пота создавали ту необычно приподнятую атмосферу, которая властно захватывала всякого, кому хоть раз доводилось бывать на фронтовых дорогах перед большим наступлением. Попадешь на такую дорогу, и кажется, что это сама Родина, одетая в каски и пропотевшие гимнастерки, с винтовками, пулеметами и автоматами, танками и орудиями двинулась на врага...

Над войсками беспокойно врезывается в звезды голубой луч прожектора. Вспыхнув сзади, из-за Лиозно, он обмахнет с полнеба, на мгновенье задержится на уснувшем облачке, задрожит и начнет ощупывать весь небосклон от края до края.

Этой дорогой во главе своего полка шел и Черняков. Жадными глазами провожал он танки, самоходные орудия, «катюши», обычную артиллерию. Наконец-то! Говорили, что гвардия уже на исходном положении и что сзади сосредоточены танковая армия и механизированные войска. Черняков не решался верить всему, что слышал, — мало ли что наговорят! — а сердце твердило: «Верь, верь, так и должно быть. Пора!» Враг разбит под Ленинградом и Новгородом, выиграна битва за Днепр и Правобережную Украину, освобождены Одесса и Крым, на юге Красная Армия вступила в Румынию, подошла к границам Чехословакии... Значит, взятие Витебска станет частью гигантского сражения, которое может выйти далеко за пределы Белоруссии. Недаром на воззвании Военного совета армии к бойцам и офицерам в виде эпиграфа приведены слова Верховного Главнокомандующего о том, что задача Красной Армии — в ближайшее время полностью очистить советскую землю от фашистских захватчиков, восстановить границу Советского Союза на всем протяжении от Черного до Баренцева моря...

Граница! Не он ли отступал в сорок первом году, оставляя ее позади и еще не зная, что потребуется целых три года упорной кровавой борьбы, чтобы снова приблизиться к ней.

Он всегда любил труд, создающий материальные ценности, любил заниматься воспитанием... Даже строя перед войной укрепленные районы, он доказывал другим, что это не для войны, а просто крепкие двери и засовы, без которых государству нельзя. Неудачи первых сражений потрясли его, но он нашел в себе достаточно сил и мужества, чтобы не растеряться. Еще тогда он понял, что исход войны зависит от народа, от того, как будет освоен во всех деталях военный труд, как будут изучены приемы врага с одной главной целью — превзойти его потом в мастерстве. Кто знает, может, сейчас его полк идет не только навстречу очередному, только более сложному экзамену на аттестат воинской зрелости... Может быть, за развернувшимся громадным сражением покажется близкая, воспетая в мечтах и думах ПОБЕДА.

Черняков оглянулся. В сумерках близкого рассвета плотной массой шли за ним его люди. Он был уверен, что никто из них не отстанет. Плечо в плечо с ним, тоже задумавшись, шагал Кожевников.

«Мне просто повезло, что в спутники на всю войну попался такой человек, как Федор Иванович», — думал Черняков. Они умели находить общий язык и, работая над одним делом, не мешали, а поддерживали и дополняли один другого. Человек — не сорока, перо в перо не родится. Сколько нужно было упорства, труда, умения, любви, веры в правоту своего дела, чтобы из разношерстной массы воинов сколотить устойчивые, надежные подразделения.

Неоценимую помощь в этой работе всегда оказывал Кожевников, без лишних слов направлявший усилия коллектива на выполнение боевых задач. Плоды большой партийно-воспитательной работы сказывались. Полк был активной единицей в дивизии, он был устойчив (в этом уже давно не было никакого сомнения!), учился и овладевал искусством большого наступления.

...Вблизи передовой единый могучий поток войск расходился по отдельным дорогам. Темные рощи, кустарники жадно впитывали в себя вливавшуюся массу людей и техники. Порозовело небо на востоке. Рассвет. Травы стояли седые от росы. Навстречу первым лучам солнца из-за линии фронта поднялась «рама». Фашистский летчик стал кружиться над передовой, но на дорогах было уже пусто. Звено наших истребителей пыталось сбить вражеский самолет, но тот, ловко увертываясь, ушел в свое логово.

Подозрительная тишина на фронте, непонятное передвижение пехоты вблизи передовой и внезапные чувствительные удары по отдельным пунктам обороны сбивали Гольвитцера с толку. Самая тщательная расшифровка снимков, сделанных разведывательными самолетами, ничего не прибавила. Не доверяя офицерам, Гольвитцер сам с лупой в руках терпеливо просматривал снимки, не давал покоя летчикам. И хотя разведка, как и прежде, не давала ничего конкретного, он нервничал. Какое-то подспудное чувство подсказывало, что против него готовится удар, и чем он будет внезапней, тем сильнее грянет. Гольвитцер стал частым гостем на радиостанции. Усевшись рядом с радистом, он заставлял его ловить сигналы русских станций в надежде обнаружить появление новой. Тщетно! Прекратилась перекличка даже тех, о присутствии которых он знал.