Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

— Уж насчет блюдечка не обессудьте…

Я взял у Зины стакан и невольно проводил долгим взглядом ее ладную, обтянутую гимнастеркой фигуру.

— Ну-ка, ну-ка, отставить шуточки! А то гляди обожжешься! — не отрывая глаз от бумажки, проговорил полковник. — Ишь, смотрит как кот на масло!

— Никуда я не смотрю, — с нарочитой обидой отозвался я, отхлебывая чай и немало удивляясь его способности все замечать. «Хитер, бестия!» — подумал я.

— Знаю вас, кавалеров-артиллеристов! — таким тоном протянул полковник, как будто сам не был артиллеристом. — Да вас в порядочный дом и впускать-то нельзя! Если только есть девушки, держи с вами ухо востро!

— Каждый мерит на свой аршин! — не сдавался я. — А что касается артиллеристов, то мы не хуже других умеем уважать женщин…

Полковник громко расхохотался, вместе со стулом откидываясь назад:

— Еще бы! Пусти козла в огород…

Я догадался, что веселье полковника было вызвано совсем не нашим с ним обменом любезностями, а содержанием бумажки, которую он наконец кончил читать. «Интересно, что там такое написано?» — подумал я.

— Да-да! Вот именно, козла в огород! — повторил полковник, не переставая смеяться. — Сержант Зина! — На минутку выглянуло девичье лицо. — Пока капитан здесь, ты старайся на глаза ему не попадаться, не то непременно сглазит! Такой уж глаз у него дурной! — по-солдатски грубовато, но беззлобно шутил полковник, вытирая выступившие на глаза слезы. — А теперь послушай, что я тебе скажу, — совсем другим тоном начал он, устремив на меня свой всегда как бы чуть затуманенный взгляд, — начальник артиллерийского снабжения армии пишет, чтобы мы немедленно перебросили в Окуловку всю технику, нуждающуюся в ремонте. Слыхал о такой станции по Октябрьской железной дороге? Так вот, там находятся артмастерские. Надо воспользоваться случаем и отправить туда два поврежденных орудия с третьей батареи и несколько автомашин, которые давно нуждаются в капитальном ремонте. Ты видишь, сейчас все тихо. Я думаю, еще неделю фрицы переждут, дальше — будь здоров, возьмутся за дело! А стрелковые части без нас все равно как цыплята без курицы, только и знают что на месте топтаться… Ты будешь руководить этой операцией. С тобой поедет мой помощник по хозяйственной части капитан Кругляков и арттехник Докучаев, а также политрук Ваганян — у них инструктаж такой. Ну, все! Действуй, как подобает артиллеристу. Сегодня же собирайтесь — и в путь! Давай сразу же и попрощаемся… Документы, какие надо, выпиши сам. Вместо себя оставь первого помощника. Каждые два дня письменно вводи меня в курс дела. Ну, счастливого пути и попутного ветра!.. — Полковник снова перешел на шуточный тон: — Эй, сержант Зина, осторожнее! Начальник штаба идет. Смотри, он и тебя прихватит с собой, а потом ищи ветра в поле!

— Хорошее у вас представление о вашем начштабе! — заметил я.

— Не обижайся, капитан! — хлопнул меня по плечу полковник. — Разве можно жить без шутки? И тем более, — он лукаво мне подмигнул, — когда в шутке есть доля правды! — Он снова захохотал. — Ну, действуй! Не теряйся и помни: настоящий артиллерист бьет только в цель. Не робей, если иной раз своих взгреешь, чужие еще больше бояться будут!..

Мне жаль было расставаться с тихим сосняком и теплыми чистыми землянками. Ведь так сладко я давно не спал. Управившись с делами, а в делах у начштаба нехватки нет, я отправлялся на боковую и до утра спал как убитый. И главное, можно было лечь в постель раздетым. А это в условиях фронта невероятная роскошь!..

На следующее утро мы были уже на станции Окуловка.

В годы блокады, когда Московско-Ленинградскую железную дорогу немцы перерезали в районе Тосно — Любани, Окуловка стала прифронтовой станцией, и ее значение резко возросло. Здесь находилось большое депо, ремонтные мастерские. Население оставалось на местах.

В отличие от многих прифронтовых городов, где жизнь почти замерла, Окуловка мне показалась необычайно оживленной. На станции маневрировали паровозы, то одни, то с вагонами, высокие трубы депо густо дымили. В раскрытых воротах корпусов виднелись поставленные на ремонт паровозы и хлопотавшие вокруг них рабочие. Некоторые вагоны и паровозы ремонтировали тут же, под открытым небом.

На станции все время толпился народ. Военных тоже было достаточно, но такого количества штатских я не видел давно! Мне, фронтовику, отвыкшему от мирной жизни, все это было в диковинку.

Уже смеркалось, когда мы покончили с делами: орудия сдали в мастерские, автомашины поставили на ремонт, у военного коменданта заверили свои командировочные удостоверения — и впервые за войну мы вдруг почувствовали, что сегодня нам больше нечего было делать!..

Пожалуй, и в бою я так не терялся, как растерялся в этой неожиданной ситуации.

Привыкший к постоянному напряжению, к своеобразному ритму фронтовой жизни, я почувствовал себя потерянным и, попросту говоря, начал задыхаться, как рыба, выброшенная на берег.

Я не знал, что мне делать, куда идти, чем себя занять.

Помню, я даже подумал, что же я буду делать после окончания войны: неужели так же бессмысленно слоняться из угла в угол?

Да, сложная штука — привычка! Оказывается, человек даже к войне привыкает! Я понял это в тот памятный вечер в Окуловке, когда, закончив все дела, не знал, куда себя девать. К непривычному не привыкнешь, от привычного не отвыкнешь, — вот в каком примерно положении я находился.

Однако далеко не все думали так…

Капитан Кругляков, седой интендант с брюшком, который был на двадцать с лишним лет старше меня, не скрывал радости — таким веселым я давно его не видел.

— Ах, какие девушки в этой богом забытой Окуловке! В железнодорожном клубе, говорят, по вечерам танцы… Охо-хо, как мы погуляем! — потирал руки Кругляков.

Я прожил четверть века, считал себя чуть ли не пожилым человеком. А уж сорокасемилетний Кругляков и вовсе казался мне стариком. Я искренне удивлялся его эпикурейским наклонностям. Чрезмерную бойкость капитана, его неутомимый и жадный интерес к жизни я объяснял легкомыслием и недостатком ума и про себя немного его жалел.

Теперь нужно было позаботиться о ночлеге. А поскольку нам предстояло задержаться в Окуловке, жилье хотелось найти удобное и тихое.

Это оказалось совсем не просто. Военный комендант в ответ на нашу просьбу пожал плечами. «Устраивайтесь, как все, — сказал он, — это зависит от вашей личной инициативы». И между прочим посоветовал переговорить с частниками: может, кто уступит угол или комнату. Одним словом, комендант умыл руки.

Чтобы не ходить гурьбой, мы разделились на две группы. Я и Кругляков пошли по одной улице, Докучаев и Ваганян — по другой.

Мы обошли много домов, но не только свободной комнаты, а даже угла нам никто предложить не мог. Даже представительный Кругляков ничего не мог поделать: он смело стучал в дверь и вскоре возвращался ни с чем.