Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

Я обернулся и оторопел: прямо на нас неслась огромная стая волков. Увязая в глубоком снегу, они двигались скачками. И при каждом прыжке круто выгибали спины, как лошади, берущие препятствие.

Жирасов схватил меня за руку и силой втащил в кабину. Едва мы упали на сиденье, как он рванул машину вперед.

Я прильнул к окну.

Нам наперерез спешила вторая стая. Впереди бежал огромный волк, должно быть вожак. Он выскочил на дорогу как раз в то мгновение, когда мы пронеслись мимо, и с перепугу осел на задние лапы. Я успел его хорошо рассмотреть: он вытянул шею и угрожающе оскалил клыки.

Было ясно, что к окружившим меня волкам прибавились новые стаи, и, если бы вовремя не появился Жирасов, была бы мне крышка… Когда мы прикрыли фары, осмелевшие волки пошли в наступление, но поздно: наша машина уже мчалась к Хвойной.

— Если бы вы опоздали, от меня бы и костей не осталось! — проговорил я.

— Скажи спасибо Лизе, — отозвался припавший к рулю Жирасов. — Она растолкала меня… Он, говорит, пошел в Хвойную пешком, его волки разорвут. Она очень волновалась… торопила меня… Еще хорошо, у хозяйки горячая вода оказалась в печке, для мытья посуды. Без горячей воды в такой мороз машину не завести. Но как видишь, мы вовремя успели, оказывается, Лиза не напрасно тревожилась… видимо, чувствовала беду.

По узкой просеке машина ехала, как пароход по каналу: взрыхляя снег и оставляя по сторонам сугробы.

Чуть съедешь с дороги, колеса увязают в снегу и буксуют. Надо вылезать из машины, разгребать снег, подкладывать под колеса еловый лапник. А выходить из машины опасно: волки начеку! Жирасов вел машину осторожно, не сводя с дороги глаз.

Занятые своими мыслями и взволнованные всем пережитым, мы оба молчали.

— Интересно, почему так нервничала Лиза?.. — заговорил неожиданно Жирасов.

Я не ответил. Да и что я мог сказать?

— Ты, часом, не знаешь? — он склонился ко мне и посмотрел долгим, испытующим взглядом.

— Смотри вперед, не дури! — резко ответил я.

— Я должен тебя кое о чем спросить… Как брата… Это, конечно, навсегда останется между нами… — Жирасову было трудно говорить. — Клянусь, я не стану тебя осуждать, ты только скажи мне правду: ты к ней лез?

— К кому? — Я с вызовом посмотрел ему в глаза.

Он смущенно отвернулся.

— К моей жене, то есть к Лизе… — проговорил неуверенно.

Кровь бросилась мне в голову, пальцы сами собой сжимались в кулаки. Мне захотелось врезать ему разок или пинком вышвырнуть из кабины…

И сразу вспомнилась мне эта кошмарная ночь: Лиза в тесно облегающей тело ночной сорочке, обжигающий холод во дворе, лес и волки…

— Жирасов, я не думал, что ты такая свинья… Останови машину, я сойду. Я не хочу даже рядом сидеть с тобой!

— Брат мой, друг, добрая душа, — взмолился Жирасов, — прости меня, дурака! — Он отпустил руль, подняв вверх обе руки.

— На дорогу смотри! — одернул я его и так ткнул в бок, что он подскочил от боли. — Еще раз скажешь такое, выдеру как сидорову козу…

Я не думал, что его слова причинят мне такую боль. Я преодолел соблазн, оттолкнул женщину, а этот баламут не только не верит этому, но, кажется, в грош мою порядочность не ставит! «Лез — не лез!» — таким тоном спрашивает, как будто, если бы я и полез, он не придал бы этому особого значения.

— Душа человеческая — тайна; по идее, мне должно быть безразлично, было между вами что или нет…

— Как это безразлично? — набросился я на него.

Жирасов молчал.

Было видно, что он хотел что-то сказать, но не решался, боролся с собой…

Наконец справился с робостью и сказал:

— Смех и грех, но я вдруг стал безопасен для женщин… Беда какая-то. Теперь я могу быть для них лишь другом, братом…

Я не мог произнести ни слова.

Перед глазами мелькали несвязные картины: невеста в венке из голубых бумажных цветов, Жирасов, бледный и растерянный у борта бронепоезда, горящие волчьи глаза, рыжебородый старик, вприсядку пляшущий с дебелой хозяйкой, и опять Лиза…

— Все война, браток, скольких ребят она сгубила! Одних жизни лишила, а других подточила на корню — как меня… Ты думаешь, я один такой? Если бы!.. — И он снова невесело рассмеялся.

— Это ничего, — наконец выдавил я из себя, — ты еще молодой, мужская сила опять к тебе вернется… в конце концов, немножко подлечишься, не таких еще вылечивали!

— Капитан, не утешай меня, как поп. На врачей пусть дураки надеются. — Эти слова он процедил раздраженно, сердито. — Я сказал — ты услышал. И все, поставим на этом точку. Ясно?.. Но вообще-то я, наверно, самый смешной из всех мужиков. Женился, свадьбу сыграл, а ничего не могу… На то и война, чтобы невидимое увечье было страшнее видимого!

Оставшуюся часть пути мы проехали молча.

Хвойная встретила нас тишиной и безлюдьем. Небо становилось все бледней — рассветало.

…Лиза с грустной улыбкой подала мне горячую руку. Прощаясь, она даже глаз не подняла. Когда она села рядом с Жирасовым в кабину, тот сразу повеселел. Но я уже знал, что эта веселость была маской. Такой же, как показная отвага, которой он поразил нас в первые дни.

Долго, долго смотрел я вслед удалявшейся машине. Старался представить себе поярче лица Лизы и Жирасова, но мне это почему-то не удавалось.

…Фронтовая жизнь помимо прочих качеств имеет одно непременное: какой бы близкий друг у тебя ни был, рано или поздно война вас разлучит.

В таких случаях чаще всего друг постепенно превращается в товарища, товарищ — в знакомого, знакомый — в чужого. Если же побеждает чувство, расстояние оказывается бессильным.

И тогда полетят из конца в конец страны фронтовые треугольники, свернутые из тетрадных листов, исписанные затупившимся карандашом и торопливой рукой.

Но и судьба этих писем неведома так же, как судьба их отправителей: может, оно дойдет до адресата, а может, вернется назад: «Адресат выбыл в неизвестном направлении». Начинаешь мучительно ломать голову над вопросами: перевели на другой фронт? Демобилизовали по инвалидности? Лежит в госпитале? А если?..

Фронт не только сближает людей, но и безжалостно их разлучает…

Такая участь постигла и нас с Жирасовым.

Не прошло и месяца после нашего недолгого пребывания в Хвойной, как мы расстались. Меня направили в распоряжение Второй Ударной армии Волховского фронта, а Жирасова назначили командиром главного калибра.

Через некоторое время ребята с бронепоезда сообщили мне, что Жирасова перевели с повышением в какую-то другую артиллерийскую часть. Спустя еще немного времени пришло новое известие: Жирасов получил звание капитана и орден Красной Звезды.

Ранней весной пришло письмо от самого Жирасова. Без смеха его невозможно было читать, оно было проникнуто искристым юмором. Я был удивлен. До этого письма я представлял себе Жирасова другим. А теперь я как бы увидел его заново. Это всегда так: написанное помогает глубже заглянуть в душу человека и правильнее его оценить.