Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

— Да что случилось? — спросил я у Кибальчича.

В это время появился подполковник.

Он пальцем указал мне на моих собеседников и процедил сквозь зубы: «Обоих надо в шею гнать, обоих!» Потом резко повернулся и, пока я соображал, в чем дело, направился к своей избе, расположенной на пригорке, откуда просматривалась вся местность.

Кибальчич дрожащим голосом проговорил:

— Товарищ майор, извел он нас совсем…

— Что же, в конце концов, случилось? — повторил я.

— Каждый день приходит на склад, не дает нам покоя…

— Заведующего складом чуть со свету не сжил, — вмешался в разговор начальник обозно-вещевого снабжения, — все придирается: это вы не так храните, то неверно делаете…

— Сам толком ничего не понимает, а нас поучает, — горячился Кибальчич, — проверяет накладные, кому, когда, почему и сколько выдали, что осталось, что проведено через журнал… Скажите, какое он имеет на это право!..

— И знаете, стоит нам сказать ему что-то, тотчас начинает браниться: вы, мол, интенданты, плуты, я вам покажу, сейчас же напишу маршалу… я не хотел говорить вам, чтобы не огорчать. Сапоги он менял трижды… один ему жмут, другие велики, взял новую портупею, спиши, говорит, как-нибудь…

— Мы решили было молчать, но он совсем разошелся… Сил больше нет…

— Заведующий продскладом старший сержант Евчук написал вам рапорт с просьбой перевести его в батарею, он больше не может там работать. Вот, пожалуйста!

Интенданты говорили наперебой, боясь что-то упустить. Видимо, их в самом деле допек Яхонтов.

Я почувствовал, как и сам постепенно накаляюсь.

Первой мыслью моей было пойти к подполковнику и высказать ему свое возмущение, но, подумав, решил, что сейчас очень взволнован и могу наломать дров, поэтому неприятный разговор отложил до завтра.

Интендантов я кое-как успокоил, обещал помочь.

В ту ночь, проверяя караульных, я стал обходить свою часть. Проверил все посты, подразделения, артиллерийский и автомобильный парки, склады и уже собирался возвращаться, когда услышал едва уловимые звуки музыки.

Удивленный, я остановился, прислушался. Обостренным слухом фронтовика я различил звуки вальса. Доносились они из избы подполковника.

Ставни были прикрыты, дверь в сени заперта. Я обошел дом и заглянул в щель между ставнями (в той ситуации разгадка тайны таким образом, я думаю, не могла считаться зазорной). Заглянул — и остолбенел: подвыпивший подполковник, подхватив одну из моих телефонисток, так неистово кружился, что ему мог бы позавидовать любой юноша.

Кроме них в комнате с самозабвением танцевали еще два офицера, повариха-мордвинка Лашченина, машинистка — флегматичная Ариадна и еще одна девушка, работавшая телефонисткой в моем полку.

С поварихой танцевал угрюмый старшина, да так ловко, что одно загляденье.

В углу сидел сержант Рыкулин и тихо наигрывал на гармони. Его осоловелые глаза и тело, склоненное над гармонью, выражали полное блаженство. На столе пусто, ни намека на еду, но танцующие, видать, успели уже промочить горло…

Я онемел от злости. Более всего в эту минуту презирал я сержанта, ибо не сомневался, что организатором ночной гулянки был именно он.

Теперь, вспоминая ту ночь, я даже удивляюсь: почему тогда я так разозлился, что кощунственного в том, что люди, уставшие от войны, улучив время, собрались потанцевать?

Но тогда, в грозные лихие дни, эта вечеринка в уютном домике подполковника показалась мне страшным грехом, беспредельной распущенностью, настоящим Содомом и Гоморрой и даже изменой Родине!

Как и многие, я тогда старался во всем подражать грозным единоначальникам. В то время, да и не только в грозную пору войны, но и вообще походить на них казалось высшим проявлением гражданственности.

Вероятно, глубоко укоренившаяся в каждом из нас непримиримость к слабостям и вызвала во мне крайнее негодование и желание наказать «осквернителей».

Я тотчас направился в штаб, объявил тревогу и пошел на батарею, в которой служили ночные гости подполковника — заместитель командира батареи и командир огневого взвода.

Ожидания мои оправдались: уже были скомандованы данные для заградительного огня, когда на батарею, запыхавшись, ворвались любители тайных развлечений.

Увидев меня, они растерялись.

Не прошло и минуты, как предупрежденный мною командир взвода управления доложил об опоздании телефонисток.

Я отменил тревогу и вызвал к себе офицеров. Освободил от должности командира огневого взвода, что же касается заместителя командира батареи, то я был обязан согласовать свои действия с начальником отдела ПВО армии, чтобы отправить его в резерв. Телефонисток и машинистку арестовал на пять суток.

Но на этом дело не кончилось. На следующий день я подошел к кухне в тот самый момент, когда сержант уже бежал оттуда с двумя котелками.

— Сержант! — крикнул я. Рыкулин замер на месте. — Что у вас в котелках?

— Обед, товарищ майор! — Для кого?

— Для меня и подполковника, товарищ майор.

— А может быть, наоборот, для подполковника и тебя?

— Так точно, товарищ майор!

— Ну-ка поднимите крышки.

Сержант замешкался, но, взглянув исподлобья на меня, решил, что лучше не перечить. Большой котелок был полон наваристого супа, в другом набита гречневая каша с четырьмя здоровыми кусками мяса из американских консервов. Второго было не менее четырех порций.

— Это обед на двоих?

Сержант молчал.

Я повторил вопрос, но он по-прежнему молчал, уставясь на меня красивыми наглыми глазами.

Я велел позвать повариху. Примчалась, запыхавшись, толстая и неповоротливая Лашченина. На мой вопрос, сколько порций она выдала Рыкулину, стала оправдываться:

— Да что же мне делать, товарищ майор, пристанет как банный лист, не знаешь, куда и деваться. Когда я спросила… нет, когда он сказал…

Я прервал болтливую повариху и велел Рыкулину вернуть котелки. Подполковнику была послана положенная ему порция обеда, а сержанта я отдал под арест.

— Ваши ночные гости тоже там, — сказал я ему, — можете потанцевать с ними.

Лашченина лишилась места поварихи и была послана в распоряжение самого строгого командира батареи.

Через полчаса, запыхавшись от быстрой ходьбы, ко мне ворвался подполковник.

— Что вы делаете, майор, не понимаете, что играете с огнем?

— С огнем?

— Да, с огнем! Какое вы имели право арестовывать моего сержанта?

— А я не ограничусь только арестом. Передам его дело на расследование.

Подполковник, как мне показалось, насторожился.

— Что он натворил? — спросил он уже с меньшей заносчивостью.

— Он мошенничал, занимался вымогательством… — ответил я и тотчас почувствовал, что подполковник облегченно вздохнул, Я понял, что ему известны более тяжкие проступки сержанта.