Олег Смирнов - Красный дым

— Ну вот, товарищ лейтенант, отслужу наконец-то действительную и укачу на свою Ставрополыцину.

— Укатишь, — ответил Трофименко. — Если фашисты позволят. Ты же информирован: о демобилизации не положено заикаться.

— Информирован. А всё ж таки немцы, соседушки, дадут мне спокойненько отбыть до дому… Я уже хромовые сапоги себе пошил. Пощеголяю по родине. — Он заскрипел хромом, с удовольствием вслушиваясь в этот скрип. — Неплохая обновка, товарищ лейтенант?

— Неплохая. — Трофименко был мрачноват, глядел сентябрём. — В самый раз на границу, в дождь, в грязищу…

— Ничего! — Гречаников любовно похлопал по голенищу. — Границы мы не боимся, ежели что… Да и то сказать: она у нас боевая, не зевай, и задержания у других-прочих были, а у меня — спокойненько. Ни одного задержания… Даже обидно! Не повезло, товарищ лейтенант!

Начальнику заставы разговор представлялся ненужным, пожалуй, никчёмным. Отвечать не хочется, но тут звонит телефон. Начальник берет трубку, становится собранным, сугубо официальным:

— Как намечено, товарищ подполковник… Учтём… Нет, изменений не будет… Выполним, товарищ подполковник… — Кладёт трубку на рычажок, молчит, затем через плечо бросает Гречаникову: — Необходимо подготовить мишени к завтрашним стрельбам.

— Есть! Разрешите идти? — Гречаников вскидывает руку к фуражке, чётко поворачивается и выходит из канцелярии.

А Трофименко не спеша достаёт из сейфа наставление, раскрывает книжечку. Всё знакомо, к стрельбам готов. Но он листает страницы, перечитывает раз, другой. И задумывается. На стрельбище завтра нужно выйти пораньше. Интересно, какая будет погода, не помешает ли? Сегодня целый день моросит дождик. Хоть ветра нет, и на том спасибо. Застава отстреляется успешно, он в этом уверен. А стрельбы важные, ответственные, это как бы репетиция перед инспекторской проверкой. Но проверку могут устроить и фашисты — войной. К этому скатываемся? И тогда придется стрелять не по мишеням, а по цепям живых фашистов. Разумеешь, Гречанинов Серёжа, что это такое? Ты давно отслужил свою действительную, а домой тебя не отпускают и не отпустят.

За окном шуршал дождь, капельки извилисто стекали по стеклу; сумрак наползал из оврага, вязко, прочно обволакивал заставу, скрадывал очертания забора, наблюдательной вышки, проволочного заграждения. «Надо бы сходить домой поужинать», — подумал Трофименко, не двигаясь с места.

Он доложил по телефону в штаб отряда о точном времени завтрашних стрельб и, подперев щеку кулаком, долго сидел, размышляя о Гречаиикове. Как и с остальными подчиненными, с Гречани-ковым Сергеем он не допускал сантиментов. Служба есть служба, охрана государственной границы — занятие, чуждое чувствительности, панибратству и тому подобному баловству. Но выделял парня: прочный, основательный, порядку и дисциплине предан. Дал рекомендации, когда тот вступал в кандидаты и члены партии, выдвинул в старшины взамен уволившегося по нездоровью сверхсрочника. Мечтает о гражданском пиджаке? До гражданки ли ныне…

На квартиру Трофименко пришёл, когда дочь и сын уже спали. Кира тряхнула кудряшками, совсем не сонно сказала с кровати:

— Ваня, мне одной холодно…

К ночи дождь усилился и вовсю барабанил по крыше. Гречаников прошёлся по канцелярии — он оставался за начальника, — пробормотал:

— Ну и погодка…

Вышел во двор, проверил службу часового, вернулся в канцелярию и, пока всё было спокойно, сел писать письмо. Он писал часто — и не только отцу с матерью. Гораздо чаще некой девахе на Ставроиолыцине. Вообще-то девах у него было в избытке, но такая — одна. В бумажнике есть её фотография, сама прислала. Хотя что на карточке увидишь? Разве увидишь, что коса у неё светлая и мягкая, как лён, глаза зелёные, как майская листва, а губы сочные, яркие, как ягоды рябины, которая по осени рдеет под окошком.

Гречаников разгладил лист тетрадной бумаги, погрыз кончик ручки, окунул в чернильницу, косо вывел: «Здравствуй, моя любимая…» В каждом письме он уверял её, что любит. И тем уверял себя. Писал: отслужит — поженятся. И почти верил в это. Втайне винился: избаловали меня девки, надо прибиваться к семейному берегу.

Сергей вздохнул, посмотрел на ходики: перевалило за полночь. Дописал письмо, сложил вчетверо, заклеил конверт, но адреса вывести не успел: дежурный доложил о сигнале тревоги с границы. Гречаников вбежал в казарму, зычно крикнул:

— В ружьё!

По телефону доложил начальнику заставы, тот приказал:

— На лошадей! К месту происшествия!

Гречаников и Гороховский бросились к пирамиде, к винтовкам, затем — во двор; к конюшне.

— Живей, Феликс! — крикнул Гречаников и неуклюже прыгнул на заплясавшую лошадь.

Часовой, торопясь, распахнул ворота, и конники вымахали с заставы, поскакали вдоль границы: впереди — Гречаников, чуть сзади — Гороховский. Дождь хлестал в лицо, впитывался в одежду, тонкими струйками тек за шиворот, винтовка колотилась о спину, из-под копыт лошади вылетали ошметки грязи, а Гречаников мысленно упрашивал: «Живей, Гнедко, живей! Чтоб не опоздать, чтоб перехватить их!»

Успели! Слева чернели сопредельные холмы, справа — проволочный забор. Лучи следовых фонарей выхватили из мрака нити колючей проволоки, столбы, дозорную тропу. И вдруг в снопе света — две фигуры: распластавшись, вжимаются в раскисшую землю. Но земля их не скрыла: белеют на черном фоне.

— Гороховский, нарушители! Держи под огнём!

На какое-то мгновение ложбина скрыла их, но, когда пограничники опять въехали на гребень, Гречаников, напружившись, прыгнул с лошади. Он угодил на проволочный забор, однако не почувствовал, как железные колючки впились ему в ноги и руки, рванули тело. Вскинув винтарь, он ринулся к лазутчикам:

— Встать! Руки вверх! Бросай оружие!

И столь внезапным было его появление здесь, рядом с ними, что нарушители растерялись, встали на колени, подняв руки. Гречаников ударом сапога отшвырнул от них пистолеты. А на подмогу уже спешил с фланга дозор Сурена Овсепяна. С заставы скакал лейтенант Трофименко с группой пограничников.

Нарушителям связали руки, и один из них, катая желваки, сказал Гречаникову:

— Откуда ты, проклятый, взялся? Как снег на голову… Жалко, не влепил в твою зелёную фуражку!

А второй промолчал, отвернулся.

На заставе Трофименко суховато сказал Гречаникову:

— Поздравляю.

— Спасибочки, товарищ лейтенант. Как по нотам получилось. Теперь и домой не стыдно заявиться!

И тут он обратил внимание на свои сапоги: сплошные лохмотья, колючая проволока не пощадила хрома. Гречаников ахнул, вроде бы шутейно схватился за голову. Но Трофименко видел, что ему не до шуток.

— Каюк обновке, — сказал Гречаников, смешно шлёпая изорванными сапогами по полу.