Хуберт Шрайнер - Роковой 1945 год - мой побег из русского плена [Доклад от 31 июля 1975 года]

Далее мы приводим рассказ о пережитом Хуберта Шрайнера. В его лице мы даем слово германскому солдату, которому летом 1945 года довелось пережить как страшные, так и счастливые минуты и который, в конце концов, сумел вернуться в лоно семьи.

«История, которую я хотел бы вам сегодня рассказать, произошла ровно тридцать лет тому назад, в период с 8 мая по 7 июня 1945 года. Речь в ней пойдет о моем бегстве из русского плена. Перед лицом жесточайшей нужды и безмерного горя, выпавших в ту пору на долю многих немцев, мне казалось, что не стоит рассказывать о превратностях моей солдатской судьбы. Но сегодня, когда сменилось целое поколение и эти события стали частью истории, человеческие аспекты и авантюрный характер того, что тогда приключилось со мной, представляются мне более важными и назидательными. Поэтому я счел необходимым и полезным рассказать вам о них. Другая причина, по которой я, друзья мои, не намерен более умалчивать об этой истории — это все возрастающее, с возрастом, стремление рассказать о пережитом, поделиться с другими собственным опытом, повествуя о том, что представляется тебе важным лично для себя.

С начала войны (я был призван в армию 26 августа 1939 года) и до капитуляции 8 мая 1945 года я прослужил в одной и той же части — сформированной в районе Амберга команде аэродромно-технического обеспечения. Мы обслуживали персонал боевых эскадрилий на всех фронтах, во Франции, Бельгии, Югославии. В конце войны нам пришлось отступить в южную Венгрию, откуда мы, в самый разгар строительства нового аэродрома, были передислоцированы в Австрию, в район Вена-Пёхларн, где нас и застала безоговорочная капитуляция. Там нам и был дан последний приказ по части.

Тот, кто, будучи солдатом, пережил 8 мая 1945 года, никогда не забудет то чувство унижения, то чувство постыдного бессилия, с которым он сдавал свое оружие, окончательно превращаясь в «объект». Еще вечером 8 мая мы, сохранив часть нашего автомобильного и конно-гужевого транспорта, направились в лагерь для интернированных Прагартен, расположенный в 20 километрах севернее г. Линца. Там в последующие дни были согнаны в открытое, лишенное всякой тени поле, примерно 16 000 солдат всех частей 6-й армии, представители самых разных родов войск, авиации, полиции и СС. Американцы герметически отгородили лагерь танками, расставленными с интервалом 50 метров, между которыми были расставлены часовые и ходили патрули. Беззащитные, страдая от воздействия погодных условий, вынужденные довольствоваться остатками взятого с собой провианта, мы с каждым днем все яснее осознавали всю беспросветность существования военнопленных. Когда у одного из наших товарищей случился нервный срыв и он, одетый только в брюки, побежал в направлении одного из танков, его пристрелили на месте. Старший по лагерю (бывший командир моей части) подал, по всей форме, жалобу американскому коменданту. «Великодушные» американцы ответили ему, что «не нуждаются в немецких извинениях».

Утром 13 мая нам приказали по громкоговорителю построиться в «коробки» по 500 человек, лицом в направлении Линца. Я, вместе с моим товарищем, которому особенно доверял (унтер-офицером Первой мировой войны), встал во 2-й ряд 2-й «коробки». Когда мы дошли до проселочной дороги, направление марша внезапно изменилось. Нас погнали уже не на юг, в направлении Линца, а на северо-запад, в направлении Прегартена. Там каждой «коробке» был придан новый конвой, состоявший из 6 русских кавалеристов. Американские конвоиры ушли, а нам сообщили по громкоговорителю, что мы отныне — русские военнопленные, что мы идем на Восток восстанавливать разрушенный Сталинград и что всякая попытка к бегству будет пресекаться силой оружия без предупреждения.

В последующие дни солнце палило невыносимо. Много дней нам не хватало воды. Наш провиант давно закончился. На третий день марша мы пришли в район г. Цветтля, где нам впервые за все время выдали на так называемый «баррас», то есть 2 фунта хлеба, на пятерых. Так мы и брели все дальше, чаще всего храня полное молчание. Тем не менее, я догадывался, что мой товарищ Мартин Кремер, сельский хозяин и краснодеревщик по профессии, шагавший рядом со мной, с таким же беспокойством и с такой же тоской в душе, как и я, думал о доме. Кроме того, он внимательно обдумывал наше положение. А это положение казалось совершенно безнадежным…

На привале конвоиры обыскали наши личные вещи. В ходе обыска в вещах одного солдата «Люфтваффе» был найден пистолет. Его тут же оттащили на обочину дороги и пристрелили. Кто не мог идти дальше или пытался присесть передохнуть на обочине, ликвидировался выстрелом в затылок. Поскольку среди согнанных в колонну безо всякого разбора военнопленных было немало пожилых и больных военнослужащих, выстрелы, уже в первые дни марша, раздавались очень часто.

21 мая, на девятый день марша, мы дотащились до района севернее г. Пресбурга (Братиславы). Рано утром, проходя через лес, мы дошли до трех больших прудов. Первая «коробка» не смогла устоять перед искушением прикоснуться к воде, напиться и оросить влагой кожу, и, несмотря на предупредительные выстрелы конвоиров (перемежавшиеся с выстрелами «на поражение»), бросилась к прудам. На звуки пальбы половина кавалеристов, конвоировавших нашу «коробку», поскакала вперед, чтобы принять участие в стрельбе по живым мишеням. Вследствие этого увеличились интервалы между нашими конвоирами. Справа от дороги — строевой лес и подлесок, охрана отвлеклась, конвой ослаблен… Мгновенно оценив сложившуюся выгодную для нас обстановку, я свернул на обочину, сделав вид, что собираюсь оправиться (дело обычное на марше), чтобы обезопасить себя как с фронта, так и с тыла. Я крикнул: «Бежим, сейчас или никогда»! Мартин Кремер последовал за мной, и мы мгновенно скрылись в лесу. Конвоиры вряд ли заметили бы наше внезапное исчезновение, если бы другие товарищи, поддавшись стадному чувству, не побежали бы следом за нами. Мы не успели убежать далеко, русские в любой момент могли появиться на опушке. Инстинктивно мы предоставили возможность бежать через подлесок тем, кто побежал вслед за нами, а сами, сделав крюк, преодолев несколько живых изгородей и кустов, время от времени прячась в мелколесье, вскарабкались вверх по каменистому склону, усеянному валунами. Над нашими головами в кронах деревьев просвистело несколько пуль, но были ли они предназначены именно нам, я не знаю. Лошади и русские не обладают собачьим нюхом и свойственной горным козам и сбежавшим из плена немецким солдатам способностью взбираться на горные кручи. К тому же русские нашли в подлеске более легкую добычу. В силу этих причин, мы вскоре почувствовали, что ушли от погони, и минут через 20 впервые позволили себя немного передохнуть. Звучавшие внизу под нами автоматные очереди не оставляли никаких сомнений относительно судьбы, постигшей наших товарищей, вознамерившихся бежать вместе с нами. Я заранее не договаривался с Мартином бежать, мы с ним не обсуждали никаких деталей. Но каждому из нас были известны все мысли другого, и мы были готовы действовать совместно, помогая друг другу во всем. Мы лишились защиты наших товарищей и могли отныне рассчитывать только на самих себя. Это была игра со смертью, и ставкой в этой игре была наша жизнь.