Фёдор Кнорре - Навсегда [Роман]

Надя обрадованно заулыбалась: появившись из-за колонны, к ней подходила Оняле. Она фамильярно ткнула Надю пальцем в живот, как делала раньше, чтобы подбодрить ее, и сказала:

— Идем в наш угол. Будем вместе сидеть. Ладно?

Она привела Магдяле и девочек к просторной нише, где прямо на полу, у ног какого-то святого в шлеме и с мечом у пояса, сидели Юлия и Ядвига.

— Здравствуйте! И вы, значит, здесь? Садитесь тут, рядом, — сказала Юлия. — Нерадостная встреча, что и говорить.

— Вы здесь давно? — усаживая девочек на сложенное вдвое пальто, спросила Магдяле. Сама она не села, а лишь облокотилась о постамент святого.

— Нас привезли еще вчера. А хутор сожгли.

— Боже мой, — тихо сказала Магдяле.

Постепенно разноцветные витражи высоких окон все ярче наливались светом наступившего дня. Синие, желтые, зеленые блики появились на ступеньках алтаря.

Привели еще одну партию людей, и двойные кованые двери гулко захлопнулись, так что отдалось под куполом.

Сухая, очень прямая фигура женщины, у которой из-под расстегнутого пальто виднелся сверкающий белизной подкрахмаленный халат, показалась Магдяле знакомой.

— Проходите, пожалуйста! — бормотал органист. — Чувствуйте себя спокойно. Все обойдется, вот увидите!

— Сестра Лиля? — тихонько и неуверенно позвала Магдяле. — Идите к нам!

Сестра Лиля, которую знал каждый человек в городе, подошла и со своей обычной снисходительной улыбкой поздоровалась.

— Значит, и вы здесь! — с горечью повторила Юлия фразу, которой встречала каждого нового человека.

— Да… — с презрительным выражением сказала сестра Лиля. — Сперва меня хотели эвакуировать, но обвинили в воровстве и отправили сюда.

— Это вас-то? Да, видно, они совсем… — Юлия чуть не сказала «взбесились», но в церкви, конечно, нельзя было употреблять таких слов, и она сказала — Совсем потеряли разум!

— Я ведь в госпитале у них работаю, — спокойно объяснила сестра Лиля. — А в свободные дни дежурю в трущобе, которая считается у них больницей для гражданского населения. Вот меня и обвинили в том, что я ворую из госпиталя медикаменты и таскаю их в больницу.

— Ужас, просто ужас!.. — стискивая руки, прошептала Ядвига.

Юлия молчала, все пристальнее вглядываясь в лицо сестры Лили.

— Помолчи минутку, дочь моя, — нетерпеливо отмахнулась она от дочери. — Бедняжка сестра Лиля! И вы ничего не сумели им доказать?

Сестра Лиля тоже очень внимательно посмотрела прямо ей в глаза.

— Я пробовала! — сказала она и слегка пожала прямыми суховатыми плечами. — Но вы же знаете, как трудно бывает оправдаться!

— Да! — сказала Юлия. — Даже когда обвинение ложное. А когда оно…

Глаза у сестры Лили смеялись. Она слегка наклонила голову.

— В этих случаях, конечно, особенно трудно.

Юлия бесцеремонно опустила руку на плечо сестры Лили и на минуту крепко его сжала, даже слегка встряхнула…

Несколько женщин, стоя на коленях перед изображением девы Марии, бормотали молитвы. В сумраке слышались тихие шаги тех, кто неустанно и бесцельно бродил взад и вперед по каменным плитам пола, точно надеясь найти какой-нибудь выход.

Молодая женщина быстро прошла по проходу и, запрокинув голову, упала на колени перед алтарем. Люди встревоженно оборачивались, услышав, как она громким голосом, страстно и умоляюще, начала нараспев читать молитву. Еще один женский голос, дрожащий и напряженный, подхватил молитву, и сразу в разных местах полутемного костела запели хором. Заплакали и закричали дети, послышались рыдания, и кто-то исступленно выкрикнул: «Молитесь за наши души, мы все тут погибнем! Мы все уже погибли…»

Мужчины бросились оттаскивать растрепанную старуху, колотившую кулаками в железные двери, кто-то поднимал с полу рыдающих женщин, органист с воздетыми к куполу руками, разевая рот, кричал что-то, чего нельзя было расслышать.

Едва общая истерика начинала как будто затихать, в каком-нибудь углу она вспыхивала с новой силой, и все начиналось сначала. Наконец все утихло настолько, что можно было разобрать, как органист без конца повторяет:

— Успокойтесь! Успокойтесь! Стыдитесь!.. Вы пугаете детей!..

Тяжело дыша, он тащил под руку упирающуюся старуху, беспрестанно бормотавшую: «Выпустите меня отсюда, отпустите меня!..»

Оняле стояла, вся ощетинившись, а когда все мало-помалу утихло, с презрением сказала:

— У-у, проклятущие бабы! Ненавижу!

Юлия, которая только что при помощи простейших средств, вроде толчков, встряхивания и даже шлепков по щекам, привела в чувство двух-трех впадающих в истерику женщин, посмотрела на Оняле с нежностью.

— Разве можно ругаться в храме!..

Оняле отлично почувствовала скрытое одобрение в ее тоне и добавила еще:

— Разорались! — и пренебрежительно шмыгнула носом.

В это время мимо ниши с военным святым, ставшим за долгие часы ожидания знакомым окружавшим его людям до последней пряди мраморной бороды, отряхивая пыль с фуражки, прошел почтовый чиновник.

Тяжело дыша, за ним плелся органист.

— И вы тоже здесь? — горестно проговорил чиновник, заметив сестру Лилю.

— И вы здесь? — соболезнующе ответила сестра Лиля словами, повторенными в костеле в этот день, вероятно, сотни раз.

— Не волнуйтесь… Не волнуйтесь… — не в силах отдышаться, говорил органист.

Глядя на него, сестра Лиля подумала, что этот беспомощно улыбающийся общий утешитель сам уже наполовину сумасшедший.

— Ведь вы же понимаете, здесь дети! Дети! Понимаете? Что же нам может угрожать?..

Старый почтовый чиновник презрительно покосился на органиста, горько скривив губы:

— Много бы я дал, господин музыкант, чтоб тут не было детей!

Органист испуганно схватил его за отвороты сюртука и умоляюще прошептал:

— Только, ради бога, не говорите этого громко!

Почтовый чиновник небрежно отвел его руки.

— Нет, — сказал он. — Зачем мне говорить это громко?..

Собор непомерно, непропорционально велик для такого бедного и маленького городка, как Ланкай. Если взглянуть на него сверху, он покажется каким-то гигантским пастухом, у самых ног которого столпилось разношерстное, карликовое стадо приземистых домишек.

Так стоял он сто и триста лет назад и так стоит, может быть, последние часы сейчас, с наглухо запертыми входами, охраняемый часовыми, начиненный грузом взрывчатки, достаточным, чтоб поднять на воздух все его башенки, купола и готические звонницы.

Прячась в глубине под землей, бежит желтый шнур электрического провода, соединяющий монастырский подвал с электрической машинкой в подвале одного из домов. В этом подвале бессменно дежурит, ожидая сигнала, фельдфебель, специалист своего дела.