Фёдор Кнорре - Навсегда [Роман]

Он продел руку в ремень, несмело потянул мехи и осторожно прошелся пальцами по ладам сверху донизу.

Парень-гармонист, не отрывая испуганных глаз от инструмента, прислушивался с полуоткрытым ртом. Больная клавиша пропела громко и ясно. Тогда Степан, разом решившись, рванул меха и не очень четко, но зато в бешеном темпе проиграл несколько тактов «Катюши» и, расчетливо оборвав на том самом месте, где знал, что обязательно собьется, сбросил с плеча ремень и небрежно протянул гармонь парню.

Тот, привстав, принял ее в обе руки, бережно, как хрустальную, и с лицом все еще испуганным припал ухом к мехам и заиграл.

Полусонные пассажиры стали подходить из других отделений поближе.

— Ну, совсем теперь другое дело! — все повторял парень размякшим от радости голосом.

Гармонь весело и отрывисто запела, точно приплясывая, балуясь, кого-то поддразнивая.

Степан разложил по коробочкам рассыпанную железную мелочь, захлопнул баульчик и с силой потянулся, разминаясь. Его так и распирало от мальчишеской гордости, почти от счастья, хотя он и понимал, что смешно испытывать такую бурную радость из-за пустякового происшествия.

Вытащив коробку «Казбека», он протянул ее маленькому старичку в каскетке. Ради деликатности слегка засучив длинноватый рукав куртки, старичок взял папиросу и неумело задымил.

Степан заметил, как он, с интересом разглядывая, задержал в руках коробку, точно ему жалко было с ней расставаться. Степану представилось, что у старичка нет денег и нечего курить, а попросить он стесняется.

— Знаете что? — просительно сказал Степан. — Берите себе коробку. Ну, пожалуйста…

— Нет-нет, — обрадовался и испугался старичок. — Я ведь, собственно, некурящий… Вот если бы пустая… Ну, просто интересно показать ребятам в деревне: «Казбек», Москва и этот, вроде казака, на лошади…

— Вот и берите, папаша, — повелительно прикрикнул Степан, всовывая коробку ему в руки. — У меня их знаете сколько?

Поезд начал замедлять ход, подъезжая к небольшой станции Ланкай, вокруг которой видны были всего два или три домика да длинные штабеля дров.

Через минуту, в спешке, машинально выбросив изо рта едва закуренную папиросу, Степан складывал на платформе вынесенные из вагона футляры с приборами и чемоданы, свои и Дорогина. Поезд загудел и тронулся. Сквозь мутное стекло кто-то помахал им рукой, и в вагоне снова глухо заиграла гармонь.

— Ты когда-нибудь живого извозчика в жизни видал? Нет? — весело сказал Дорогин, оглядываясь по сторонам и с удовольствием вдыхая сыроватый чистый воздух. — Вон они стоят, иди нанимай. Да что это ты, братец, с полу окурки стал подбирать?

— Это мой собственный, — нехотя отозвался Степан, обрывая мокрый кончик мундштука. — Обронил вот тут, а папиросы как раз все до одной вышли.

С чемоданом и тяжелым баульчиком в руках, потея в расстегнутом драповом пальто, в фуражке, съехавшей на затылок, Степан долго шагал, спотыкаясь в сумерках, по неровному булыжнику шоссе, отыскивая адрес по бумажке, которую дали в исполкоме.

В переулках, обсаженных деревьями, сквозь листву уже светились кое-где желтые огни в низких окошечках, и по вечерней сырости тянуло особенным домашним дымком. Где-то плаксиво тявкал щенок, и детские голоса смеялись и весело болтали на незнакомом языке.

Наконец на самом краю последнего переулка Степан отыскал на краю пустыря, над оврагом, заросшим лопухами, нужный ему дом.

Маленький сутулый человек отворил дверь и впустил его на кухню. На чисто выскобленном столе горела керосиновая лампа, освещая ярко начищенный медный умывальник и белый бок русской печи, загромоздившей половину комнаты.

Из-за печи вышла хозяйка и, едва поздоровавшись, сразу объявила, насмешливо улыбаясь, что комната у них неважная и потолки низкие, — все ему не понравится и он гораздо лучшее жилье найдет у кого-нибудь в городе. Она распахнула одну из дверей и с иронической торжественностью, высоко подняв лампу над головой, осветила комнатку.

По этому заносчивому жесту, по смущению хозяина, нервно потиравшего руки, Степан безошибочно угадал, что хозяевам очень бы хотелось, чтоб ему понравилось, они боятся, что не понравится, и стесняются, что у них бедно. Поэтому, не успев ничего разглядеть. Степан решительно объявил, что все в порядке, ему очень нравится, и даже почти искренне приплел что-то насчет своего отвращения к просторным помещениям.

Хозяйка недоверчиво поглядела, однако поставила лампу на место и даже слегка пододвинула Степану стул. Тогда хозяин выступил вперед и, радостно пожимая Степану руку, сообщил, что фамилия его Жукаускас и ему очень, очень, очень приятно, что все так хорошо уладилось, и вежливо осведомился, правильны ли слухи, что Степан приехал работать к ним техником по мелиорации. Степан ответил, что слухи эти правильные, и хозяин, желая, видимо, обрадовать Степана, сообщил, что болот тут кругом ужас до чего много, так что работы хватит надолго.

После этого хозяин, застенчиво улыбаясь, усиленно принялся потирать руки, и разговор совсем угас.

— Лучше предложил бы снять пальто и руки помыть. Может быть, человек отдохнуть хочет, — негромко произнесла хозяйка и с треском отщипнула ножом от полена сухую лучину.

— Да, да, конечно, пальто, — заторопился Жукаускас. — Вон тут у нас специально для этого набиты гвоздики. Пожалуйста. А это вот у нас, извините, умывальник… У вас там, наверное, все больше водопровод?

— Ну, смотря где. В городах-то это конечно, — ответил Степан, стаскивая пальто и нацепляя на гвоздь.

— Я думаю, в городах… Например, в Петербурге, то есть в Ленинграде, — и, повернув таким образом, хотя и довольно неуклюже, разговор в нужную ему колею, жадно глядя в глаза Степану, спросил: — А вы там когда-нибудь были?

— Ну как же! Я и учился в ленинградском техникуме, — сказал Степан.

— Вот оно как удачно, — заволновался Жукаускас. — И вы, может быть, за Нарвской заставой бывали? Там такие Триумфальные ворота… возвышаются?

— Возвышаются, — кивнул Степан.

— А завод, Путиловский, действительно… работает и сейчас? Да? А Невский? Там было такое Адмиралтейство и на нем золотой шпиль?

— Все существует, — сказал Степан. — И шпиль. И кораблик на своем месте, на конце иглы. Его даже позолотили недавно.

— Кораблик? — пробормотал упавшим голосом Жукаускас. — Какой же там кораблик?

Видно было, что он сбился, и теперь с испугом смотрел на Степана.

— Ты со своими разговорами не даешь человеку руки помыть, — нетерпеливо повторила хозяйка. — Кораблик!

Степану мыться было не к спеху, а отдыхать и вовсе не хотелось, однако делать было нечего. Он помыл руки, втащил свой чемодан в комнату, прикрыл дверь и, оставшись один, стал глядеть на язычок огня в маленькой лампочке, которую поставили ему на комод.