Фёдор Кнорре - Навсегда [Роман]

Станкус с удовольствием повалился на кровать, задрал ноги на спинку и, прищурив один глаз, внимательно уставился на кончик своего башмака.

— Видишь ли, многоуважаемый пастушонок, если бы на этом свете зло делали только скверные люди, злодеи, то жизнь была бы похожа на прелестный фильм со счастливым концом. Но ведь мы на каждом шагу видим, как вовсе даже не плохие, а порою, быть может, даже добрые люди вынуждены принимать участие в преступлениях и делать зло. Я немало объездил стран и могу тебе сообщить вполне точно: весь мир населен простыми людьми, которые больше всего думают о том, чтобы накормить своих ребятишек, достать им самые лучшие лекарства, купить какой-нибудь шкаф, велосипед или автомобиль, подарить новое пальто жене, а старику отцу преподнести на именины какую-нибудь трубку с русалкой на чубуке, Но эти тихие, симпатичные люди не решают дела.

Ляонас, задумавшись, глядел сквозь дыры прогоревшей железной дверцы на огонь, плясавший в печке.

— Так что же, Гитлер, по-твоему, тоже сумасшедший? — спросил он, немного помолчав. — Однако дела у него идут неплохо.

— А он расчетливый сумасшедший, — тоном беспристрастного ценителя пояснил Станкус. — Соображения у него хватает ровно настолько, чтобы подпалить дом аккуратно со всех концов. Но вот как он выскочит из дома, который поджег, — это ему сообразить не по силам, нет. Башки не хватает!

— Но как же нам-то все-таки жить? — тоскливо спросил Ляонас.

— Там еще осталось в бутылке? Разлей поровну.

Ляонас разлил и вздохнул:

— Это, по-твоему, все, что нам осталось?

— Ей-богу, я и сам не знаю… Похоже, что все.

Ляонас выпил и плаксиво протянул:

— Живем, как свиньи. Даже хуже свиней! Свиньи хоть трезвые ходят…

— Да, — согласился Станкус и, не вставая с постели, потянулся за стаканом. — Мы пропащие люди. Наша беда в том, что однажды мы хлебнули другого воздуха. И вот теперь еще во сто раз труднее лезть в ярмо. Мы уже не годимся для этого, вот беда…

— Да что за беда? Ты же сам говорил, что ему придется из окошка выскакивать.

— Вопрос только — когда? Может, через пять лет, а может, и через десять.

— Так что ж нам-то делать? — с тоской повторил Ляонас.

— В бутылке ничего не осталось?

— Ничего. Все вылакали, — злобно буркнул Ляонас.

— Ну ладно. На часок еще хватит хорошего настроения, а там покурим и спать.

— И все?

— Нет, можно и помечтать… — разнеженно протянул Станкус. — Представь себе…

— Ничего я не желаю представлять! Все я знаю, и все твои мечты мне надоели!.. — затыкая уши, крикнул Ляонас. — Знаю, как ты купишь фиолетовый костюм, и чемодан из крокодиловой кожи, и часы, и мягкую шляпу; как явишься в деревню и подаришь своему старику корову…

Станкус молчал, безмятежно улыбаясь, потом вздохнул и заговорил, прищурив глаза, замирающим, тихим голосом:

— Так вот, представь себе, мы с тобой идем по переулочку, там, около озера где-нибудь. Кругом темнота, ни души. И нам навстречу вдруг появляется из-за угла человек, и мы сразу его узнаем… На нем такая знакомая шапочка, и у него розовые щеки, и от него пышет здоровьем и силой. И у нас на душе сразу делается так светло и радостно: наконец-то мы его видим одного! И для начала я беру его за глотку и спрашиваю: узнаешь ли ты, сукин сын, иуда, кому ты выбивал зубы и скручивал проволокой руки, вымогая имя одного человека? Помнишь, как ты бил того человека под вздох? До тех пор, пока он не валился, разбивая себе лицо о каменный пол? А потом, когда он все хорошенько вспомнит…

Ляонас слушал все внимательней. Станкус начал свой рассказ, как всегда, слегка паясничая, но чем дальше, тем все больше волнения слышалось в его голосе.

— …когда он все хорошо вспомнит… Ну, тогда! Тогда я ткну его, как собаку, мордой в канаву! — вскакивая и чуть не налетая на печку, кричит Ляонас, стискивая кулаки. — Я его задавлю!.. Я!..

Чуть не каждый вечер шли у них разговоры в таком роде, а утром оба снова стояли в дровяном ряду, дожидаясь покупателей.

Однажды под вечер, перед самым закрытием рынка, около них остановился прилично одетый, солидный господин в пенсне. Он потолкал ногой дрова, переворачивая вязанку на другую сторону, чтобы убедиться, что там нет осины, вяло поторговался и велел везти за собою все восемь оставшихся вязанок.

Компаньоны уложили дрова на саночки и повезли их следом за покупателем через рыночную площадь.

— Переодетый миллионер, — тихонько сказал Станкус. — Одним махом восемь вязанок!

— Я его видел где-то, — ответил Ляонас. — Да, конечно, видел. Он на почте, по-моему, за окошечком сидит.

— Дай ему бог просидеть там до ста лет. Шикарный оптовый покупатель! — прочувствованно произнес Станкус.

Они проехали со своими санками две улицы и свернули в маленький дворик двухэтажного деревянного дома.

— Вот сюда складывайте, — сказал покупатель, отпирая замок на двери большого пустого сарая.

Пока они складывали дрова, он строго смотрел на них сквозь пенсне и пожевывал сухими старческими губами, будто в рот ему попало что-то невкусное.

Когда дрова были уложены, он сказал:

— Теперь идемте в дом, я с вами расплачусь.

Они поднялись по винтовой деревянной лестнице на второй этаж и, сняв на пороге шапки, вошли в холодную кухню.

Хозяин отворил дверь в темный коридор и громко сказал:

— Это дрова привезли!

Человек в форменной тужурке железнодорожного служащего вышел им навстречу и сказал:

— Проходите, только держитесь по стенке, правее.

Ляонас все-таки зацепился в потемках за велосипед, висевший на стене, и человек, усмехнувшись, сказал:

— Ничего, ничего, вот сюда теперь, — и ввел их в жилую комнату. На окнах в три ряда висели клетки, в которых чирикали, перелетая с жердочки на жердочку, и щелкали семечками канарейки.

— Я пойду, пожалуй, — сказал тот, что покупал дрова. — Вы уж сами…

— Да, да, конечно, — сказал железнодорожник и, протянув руку сначала Станкусу, а затем Ляонасу, сказал: — Здравствуйте, товарищи!

Сторожка старого лесничего Казенаса стояла на самом краю болота, в лесу, недалеко от опушки. С маленького пригорка легко было распознать в низине следы русла заболоченной реки. По вечерам, когда над болотами поднимался густой туман, старик, прищурясь, долго смотрел вдаль, и ему казалось, что широкая медленная река снова вернулась в свои берега и течет, как текла двадцать и пятьдесят лет назад.

Окрестные жители давным-давно бросили свои обесплодевшие поля и ушли подальше от наступающего болота. Жена Казенаса умерла, высушенная внутренним огнем, стуча зубами от лютого озноба в избе, натопленной, как баня. Сына он благополучно вырастил сам, удивляясь его завидному здоровью. Да и старику болотная сырость вроде не вредила — притерпелся.