Елена Семёнова - На переднем крае. Битва за Новороссию в мемуарах её защитников

Жара. Впереди открытый участок. Слева Олимпийский. Справа Донбасс Арена. Место великолепно простреливается. Пот течет.

Подошвы горят. Слышу звук догоняющего меня трамвая. Машу рукой. Водитель мужчина. Проехал не остановившись. Думаю: «Не все еще донецкие скоты разбежались». На подходе к Гладковке впереди опять начала бухать артель. Бухает серьезно. Земля вздрагивает. Устал. Надоело бояться. Иду на авось. Уже возле дома обгоняю молодую женщину, которая несет покупки и на ходу разговаривает по телефону. Она хочет «жрать», ее «все задрали» и она не может отправить ребенка к маме.

В свой двор вошел как в бомбоубежище. Соседские мужики спокойны как удавы. Курят. Разгадывают ребусы: это по нам «градом» или из гаубицы, а это мы в обратку.

Вечером звонит жена, плачет в трубку. Она в Полтавской области. «Здесь еще тяжелей, чем в Донецке. Там хоть свои, а здесь… Они нас не понимают и не хотят понять. Они вообще не думают. Повторяют то, что им сказали по телевизору. Одни во всем обвиняют нас. Другие думают, что на Донбасс напала Россия. Смесь идиотизма и равнодушия. Мне на них смотреть противно. Ты береги себя», — говорит она.

После очередного обстрела Донецка телефонные разговоры, видео конференции с дончанами в изгнании. Они лучше нас знают, что и где разрушили, кого убили или, по терминологии укроСМИ, «освободили». «Каждый день ревем как белуги, смотря новости», — говорит дончанка, сбежавшая с дочерью в Киев.

За моим окном донецкое лето две тысячи четырнадцатого. Два часа ночи. Проснулся от выстрелов и взрывов. Выглянул в окно: никого нет. Соседям, видно, как и мне, надоело бегать в подвал. Лег и в просоночном состоянии под звуки смерти думал о Донбассе, об Украине. И чем больше думал, тем больше убеждался, что Украина о Донбасс сломает свои последние зубы. А те, что не сломает сама — Донбасс выбьет!

Конец августа в Донецке прекрасен. Днем с голубого, серой прозрачной дымкой подернутого неба греет солнце. К полдню припекает. А ночью прохлада уже напоминает об осени. Еще не стерлись с асфальта следы раздавленных абрикос и слив. Еще висят на ветвях яблоки и груши. Еще вызревает виноград. Еще загорелые женщины идут по улицам с обнаженными коленями и плечами.

Вчера сосед по гаражу сказал, что сегодня в десять митинг на площади Ленина. Будут гнать по улицам Донецка пленных укропов. Сосед после утреннего обстрела дома решил спать в гараже. Говорит, нервы не выдерживают.

Я иду по родному участку и собираю осколки мин. Встречаю участкового врача.

— Что ищете?

Показываю горсть тяжелых, колючих осколков.

— Выбросьте.

— Почему?

— Плохая примета. Я тоже насобирал, когда нашу больницу обстреляли, но потом выбросил.

Мне жалко выбрасывать «сувениры». Я их пообещал знакомым. Решил хранить «эту дрянь» в сарае. Его не жалко. Я не верю в приметы, но на кону жизнь.

На трамвайной остановке лужа засохшей крови: вчера убило шахтера. Нафаршировало горячими, колючими осколками. Точно такими, горсть которых я собрал. В этом году на тротуарах Донецка следы раздавленных абрикос смываются кровью.

В трамвае получаю сообщение, которое на фоне картины за окном звучит издевательски: «life, щиро вітае Вас з Днем Незалежності України. Країни сильних, країни творчих, країни единих!»

За окном трамвая с тремя пулевыми отверстиями проплывает дом № 204 по улице Челюскинцев. Позавчера сотрудники магазина из полуподвального помещения наивно пытались привести свой магазинчик в порядок, выносили битые стекла и мусор. Вчера снарядом снесло балкон над входом в магазин. Теперь продавцов и покупателей нет. Вход завален битым, белым кирпичом. Под стук колес подъезжает разрушенный краеведческий музей, разбитые цветочные киоски. На остановке рассматриваю Дворец молодежи Юность. Он без стекол. Этот район украинская артиллерия активно присоединяет к Украине. Ищу следы их артельного творчества на Донбасс Арене. Не вижу. Видимо, для Донбасс Арены объединение через разрушение еще впереди.

На Гурова стоят солдаты армии ДНР. Они вооружены автоматами. Площадь забита людьми, хотя большинство моих знакомых решили не идти. Они уверены, что укропы не упустят такую возможность для диверсии, у них нет ничего святого, с утра они обстреляли больницу Калинина. Попали в терапевтическое отделение и морг. Сколько человек погибло, не знаю.

Я думаю, зря не пошли. Вид вооруженных солдат, количество их — автоматически улучшает настроение, разгоняет сомнения. Одно дело сидеть в квартире и во время обстрелов прятаться в ванную. Или подвал — к престарелым соседям. Другое — ходить между вооруженных, веселых, уверенных в себе мужчин и понимать, что все эти сотни и тысячи людей являются материальным воплощением твоих желаний, стремлений, убеждений. Они — твоих, а ты — их. Вы одно целое.

Взрослые и дети охотно фотографируются возле разбитой украинской техники. Залазят на БТРы, КрАЗы. Трогают скукожен-ный, оплавленный украинский флаг. Смотрят вблизи на обстреливавший их Град, гаубицу. Желающих так много, что приходится ждать очередь, чтобы сделать удачное фото. Отстрелялись, сволочи! Женщина лет сорока читает с обгоревшей брони стихи. Ее почти никто не слушает. Она читает, не обращая, на это внимание. Она само выражается. Слышу привычный набор часто употребляемых в Донецке слов «укропы», «гады», «сволочи», «убийцы» — зарифмованных на скорую руку. Объявляют, что митинг состоится в 14.00. Увы, пленных нацгадов поведут после двух.

Брожу. Слушаю разговоры. Рассматриваю людей. Сравниваю настроение. Я не был на митингах уже месяца два или три. За это время люди стали злее и упрямее. Шелуха сомнений слетела под обстрелами и бомбежками. Беру газеты. Хочу найти флажок Донецкой Народной Республики, но его нигде нет. Есть газеты и георгиевские ленточки. Женщина, говоря с кем-то по телефону, громко объявляет, что наши взяли Еленовку. Стоящие рядом кричат «ура!» Кто-то спрашивает, где это? Кто-то говорит, что наши окружили укропов под Амвросиевкой и погнали их на Мариуполь. Новоазовск взят! Общая атмосфера радости, веселья и близкой Победы!

Человек с автоматом проверяет документы и вещи велосипе-диета, который доброжелательно улыбается и охотно выполняет все распоряжения.

— Ездят тут на велосипедах, — зло говорит, проходящая старуха, — А потом люди из-за вас гибнут.

Она останавливается и начинает ругать велосипедиста, который, не теряя доброжелательности, отвечает что-то ей. Меня его доброжелательность настораживает: донецкий давно бы послал старуху, лезущую не в свое дело. А этот корректен как Лавров. Но подозрения, едва мелькнув, улетучиваются.