Григорий Глазов - Расшифровано временем

Попал он к нам в батальон командиром соседней роты. Прославился, как борец с расхлябанностью. Разбуди ночью — устав будет шпарить как по писаному. В общем, любитель параграфа. Что правда, то правда — дисциплину в роте навел железную. Но каждая лычка, не очень заметно отделяющая одного человека от другого, в его роте стала гранью, обрывавшей чисто человеческие связи между людьми. Борясь с панибратством, Упреев отнимал у подчиненных святую потребность в душевности, которая естественно возникает меж солдатами, долго живущими на виду у смерти в одних окопных стенах. В бою его рота действовала организованнее других. Со стороны все выглядело примером. Но со временем стало проступать и другое. Его солдаты жаловались моим на Упреева. Я ему как-то и намекнул. Он ответил: «Я знаю, что у вас в роте такое братство-панибратство, просто не война, а рай земной для солдатушек… Мне это не подходит. Смею вас заверить, что для чисто военных результатов мой метод полезнее». Рассказал я об этом Витьке Лосеву. Витька рассмеялся: «Человек он дрянь, но дело знает. Увидишь, как он обскачет дивизионных дундуков. Если, конечно, уцелеет». «А может и не уцелеть. Это просто», — вдруг отозвался Марк. И мы поняли, что он имеет в виду. А потом Семен как-то удивленно спросил: «Неужели никто не видит, что в его роте всегда самые большие потери?» И это было правдой. Вскоре она стала понятной и комбату…

Когда дивизию отвели на переформировку, комбат поговорил с подполковником Рубинчиком. Упреева перевели на какую-то вакансию в штадив. И на том совещании он появился в штабе нашего полка, как представитель оттуда…

— Как воюется? — спросил он, быстро оглядывая мою замызганную гимнастерку.

— Как всем, — ответил я. Мне не хотелось торчать с ним на виду у других офицеров.

— Все христосуетесь с солдатушками, товарищ лейтенант? — улыбнулся он.

— Приходите увидите, товарищ старший лейтенант, — улыбнулся и я.

Ему не понравилось мое напоминание, что он вот уж сколько в штадиве, а все еще старший лейтенант.

— Я ведь знаю, кому обязан своим выдвижением в штадив. И, представьте, нисколько не жалею. Должность неплохая. Что же касается моего самолюбия при этом, то оно у меня в порядке. Я имею в виду: бдит и помнит.

— Рад за вас, — козырнул я и, уходя, подумал: «Что ж, бди, Упреев. Только подальше от передовой…»

В шесть утра в день наступления зазуммерил телефон.

— Срочно ко мне, — узнал я голос комбата. Он, видно, тут же отпустил клапан на трубке — в ней тотчас умолкло.

Я вышел наверх. Немцы уже не жгли ракеты. В восемь у них проводилась смена постов и пулеметных расчетов. Было тихо, темно и мокро. Снег раскис в ночном липком дожде. Время всеобщего молчания и покоя. Еще никто не был ни убит, ни ранен. Казалось, это будет продолжаться вечно. Но я-то знал, как будет. Кто-то досматривал уже последний ласковый сон, сладко шевеля улыбчивыми от видений губами. За ночь на похолодевших стволах автоматов и пулеметов осел матовый изморозный налет. Он испарится после первой же очереди. Я оглянулся на высоту. Брать в лоб…

В землянке у комбата сидели двое: Упреев и незнакомый старший лейтенант.

— Знакомься, — сказал комбат, — командир штрафной роты.

— Гусятников, — представился гость.

— Все меняется, — сказал комбат, поглаживая щетину на подбородке. Наверное, не спал всю ночь. — Видишь, вот и пополнение прибыло. После артподготовки они сразу пойдут в атаку. Как доберутся до траншей, начнешь ты, но круто вправо, загибая за высоту, чтоб — в тыл.

— А почему не одновременно с ними? — спросил я.

— Вдруг у них сорвется, а ты уже сдвинешься? Вот и отсекут тебя фрицы от батальона…

Пока мы говорили, Гусятников молчал, вникал, а в конце спросил:

— В полку мне говорили, что с этой шишки справа гансы чешут вас крупнокалиберным? Поди, и моих догонят еще внизу, до высоты…

— Обеспечим. Будет порядок. Батарея полковых минометов накроет, — успокоил его комбат.

— Ну-ну, — сказал Гусятников и, сутулясь, поднялся.

Он и комбат вышли первыми, за ними я и Упреев.

— Вы вот что, товарищ лейтенант, — придержал он меня. — Учтите — это штрафники. Будьте начеку. Приглядывайте.

— Это приказ штадива? — спросил я и почувствовал, что лютею.

— Это мой вам совет. Их для того и прислали, чтобы очистились от грехов.

— Может, вместо Гусятникова вы их поведете? Может, у вас лучше получится, чем у него?

— У меня все получится. Но у меня другая должность, — спокойно ответил Упреев.

Ах, как мне хотелось послать его!..

— Что ж, веди к себе, лейтенант, — сказал подошедший Гусятников.

Штрафники быстро построились, и тут из темной шеренги меня окликнули. Я подошел ближе, глянул и обомлел: Киричев! Мой знакомый по Кара-Кургану!

— Ты как сюда попал? — спросил я.

— Не по трусости, по дурости. Из запасного самовольно ушел в другую часть, стояла рядом. Вроде наниматься пошел, а вышло как дезертирство… Мне ведь тут до первой крови, чтобы смыть…

— Только не из носу, Киричев.

— Спасибо за доброе пожелание, — усмехнулся он. — Я же тебе говорил, что меня не убьют, выживу.

— Ну, давай живи… Авось еще увидимся… — отошел я к Гусятникову.

Сперва все получалось, как на бумаге: пушкари наши долбали уже по гребню, железный шелест снарядов удалялся над головой к высоте, штрафники перебежками приближались к ее подножию, и минометная батарея отстрелялась по холму, откуда прежде донимал нас крупнокалиберный. И тут случилось: ожил он, резанул с холма, сек протяжными трассерами, даже при свете дня были видны раскаленные белые иглы. Откуда он взялся? Его же быть не должно, там все разворочено минами! И я понял, что пулемет бил уже не с макушки, а пониже, со ската. Длинные тяжелые очереди стегали по бегущим людям. Я видел, как их сшибало с ног, швыряло на снег, будто ударом оглобли. Рота Гусятникова залегла. Я схватился за телефонную трубку — звонить на батарею, но телефон молчал. Сообразительный и юркий Гуменюк все понял и, задев меня сапогом по спине, ринулся по ходу сообщения назад, выметнулся наверх искать порыв. По времени я вот-вот должен был поднимать свою роту, из-за изгиба траншеи Лосев уже поглядывал. И тут в траншею свалился Гусятников. Страшный, лицо в брызгах крови, а лоб бледный, в поту. Он тыкал меня в грудь стволом ТТ и, задыхаясь, хрипел: «Вы что, курвы, делаете?! Забыли задавить пулемет?!. Штрафники тоже люди. Отсиживаетесь тут, сволочи!» — рука его дрожала. Сквозь грохот разрывов и пулеметный стук я слышал, как ствол его пистолета чиркал по пуговке на моей шинели. На всю жизнь запомнил я это чирканье…

Из-за его спины вдруг возникло лицо Лосева.

— Витька! — крикнул я. — Бери людей, обойди холм, задави пулемет! Бегом!.. Гранаты возьми!..