Василь Быков - Волчья яма

— Небось в бегах? — вдруг спросил он женщину, сидевшую поодаль.

Та насторожилась.

— В каких бегах?

— Ну от милиции убегаешь?

— Ни от кого я не убегаю. Пусть от меня убегают.

— А ты что — из угрозыска?

— Хотя бы.

— Так я тебе и поверил! — оглядев ее, сказал бомж.

Женщина в ответ засмеялась — строгое лицо ее по-доброму прояснилось.

— Ну и правильно. Теперь никому нельзя верить. Мне тоже.

— То-то...

На груде нагоревших углей бомж принялся жарить лягушек. Солдат, сидя рядом, привычно сглатывал слюну и помалу ворошил костер. Он ждал, что женщина уйдет, ее присутствие сковывало его, уже успевшего отвыкнуть от необязательного общения с незнакомыми. Для общения ему вполне хватало бомжа. С женщиной, наверно, следовало держаться иначе, особенно с такой вот — бесцеремонно-простецкой.

Спустя час или больше лягушки кое-как поджарились, и они принялись за еду. Женщина по-прежнему сидела чуть в сторонке от костра, и солдат подумал: наверно, сейчас уйдет. Но она не уходила, и когда бомж протянул ей маленькую лягушку на большом листе лопуха, который они использовали вместо тарелок, нерешительно взяла его. Однако есть не спешила.

— А соли? Соли у вас нет?

— Чего нет, того нет, — развязно сообщил бомж. — И выпить не имеется. А может, у тебя есть?

— Чего нет, того нет, — в тон ему ответила женщина и тихонько вздохнула.

— Так что ешь. Небось давно не ела?

— Давновато, — простодушно призналась женщина. — Здесь где возьмешь?

— Здесь нигде не возьмешь. Кроме как у нас! — ерничал бомж. — У нас ресторанчик на берегу. «Речной поплавок», правда, солдат?

Солдат неуютно поежился. Пусть бы и любезничал с ней, если интересно, оставил бы его в покое.

Очень скоро они покончили с лягушками, обсосали мелкие косточки, которые бомж собрал в кучку и затоптал в песке.

— Вот и пообедали. И поужинали тоже. Ну как — ничего?

Женщина неопределенно пожала плечами. Вместо ответа она что-то достала из своей сумки.

— Закурим?

— А мы некурящие, — отозвался бомж.

— Травку...

— Травку? А что — есть?

Женщина ловко свернула из бумажки большую цигарку, прикурила от уголька с костра. Бомж подсел к ней поближе.

— Тебя как зовут? — спросил он.

— А тебя?

— Меня? Меня — Жора.

— Ну если ты — Жора, то я — Жоржетта. Слыхал такое имя?

— Конечно. И не только такое... Но как ты тут оказалась? Тут же зона.

— И хрен с ней, с зоной, — резко, без улыбки сказала женщина. — Нам-то чего бояться?

— А смерти?

— Смерть я уже видела. Даже поцеловалась с ней. Во, погляди!

Она сдвинула со лба вязаную шапочку, и на выстриженном виске над ухом обнажилась белая заплата лейкопластыря.

— А что это?

— От пули. Киллер, наверно, был спьяну, допустил промашку.

— Киллер?

— Ну. А ты думал — петух клюнул?

— И за что?

— За деньги. За что же еще.

— И много денег? — озабоченно расспрашивал бомж.

— В общем, мелочь какая-то, — бесстрастно отвечала женщина. — Основную сумму все-таки успели переправить за рубеж. Вот только сами замешкались, остатки не хотелось терять. Дружок мой получил в лоб, а мне по ошибке — в висок.

— Однако, — задумчиво произнес бомж. — Опасная ваша жизнь — с деньгами.

— Была — с деньгами. Теперь — ни копья в кармане.

— Ну и хорошо. Наверно, теперь киллер отстанет?

— Не скажи. Если бы отстал, я бы тут не оказалась.

— Вот как!

Они замолчали, женщина протянула бомжу крупный окурок, который тот бережно принял в свои закоптевшие пальцы.

— Что — прежде курил?

— Приходилось...

— А пацан? Хотя ему еще рано, — женщина смерила солдата насмешливым взглядом.

Солдату и вовсе стало не по себе, противно. Этот разговор о деньгах, киллерах и курение «травки» неприятно подействовали на него, хотелось встать и уйти. Пусть бы они здесь курили, исповедовались друг перед дружкой, все-таки у него иная, отдельная от них судьба. Но что-то в судьбе этой женщины привлекало и отталкивало одновременно, он продолжал сидеть, слушал.

— Одной тебе плохо, — вздохнул бомж. — Напарника надо.

— Где же его найдешь, напарника?

— Возьми меня. Или вон парня. А что — в армии служил, дезертир...

Солдат молча поднялся и берегом речки пошел в лес.

Он долго и бесцельно бродил между сосен, узнавая уже исхоженные им места, иногда примечая сухие березовые суки, которые можно употребить для костра. Валежника внизу тут мало, под соснами на мху зеленели широкие участки черничников. Но главная боровая благодать в бронзовой чаще сосен. Удивительно, но все они здесь будто на подбор одинаковые — толщиной, ростом, цветом стволов, плавно переходящим от серого внизу к яркой позолоте вершин. От этих вершин разливалась вокруг неизъяснимая лесная доброта, которой сосны одаривали своих меньших братьев в подлеске. Однако и здесь солдату было грустно, и он не понимал, отчего. Ведь должна бы такая благодать утешать человека, а вот не утешала. Лишь растравляла его и без того разворошенную душу, хорошо еще, что не лишала покоя. Покоя тут было настолько в избытке, что человек порой переставал замечать его.

Появление этой незваной женщины, кажется, в самом деле растревожило парня, разбудило полузабытое чувство неловкости. Похоже, он стал ощущать себя лишним или, может, боялся потерять бомжа? Но бомж особенно его и не привязывал к себе. Скорее всего, страшила перспектива одиночества, от которого он начал здесь отвыкать. И вот эта женщина...

Он никогда не знал, как вести себя с женщинами, особенно с теми, что постарше, такими вот разбитными, их женская насмешливость по отношению к нему, младшему, ставила его в тупик. Он терялся, смущался, злился, но иначе вести себя не мог.

На прогалине сел на траву, с жадностью вдыхая знакомый запах, памятный ему с детских деревенских лет, когда на каникулах жил у бабушки. В поле и в лесу бабушка всегда собирала травы, сушила их в темных сенях, он иногда спрашивал: зачем? От хворобы, поясняла бабушка. Зимой простудишься, заболеешь, а я заварю горбатки — попьешь и выздоровеешь... Была бы жива бабушка, наверно, сейчас заварила бы какие-либо лекарства — от радиации. Он бы выпил и был здоров. Но бабушки нет, а проклятая радиация притаилась где-то поблизости, ждет. И сколько ждать будет?

Когда стало смеркаться, солдат вернулся на берег. Он думал, что женщина ушла, — чего ей тут делать с ними? Но оказалось — они сидят с бомжом у костра, о чем-то мирно беседуют. Чтобы не мешать им, солдат присел на обрыве в сторонке, вглядываясь в затянутое вечерней дымкой заречье. Там, между луговых кустарников, уже поднимался туман, неровными клочьями плыл — расплывался вдоль над рекой, сливался с притуманенной лесной далью. Когда еще потемнело, мужчина и женщина поднялись и ушли куда-то вверх, под сосны. Выждав немного, солдат спустился с обрыва к костру, подложил топлива и сел на свое обычное место — лицом к реке, прислушиваясь к явным и кажущимся звукам из леса. Сперва слышался отдаленный говор, потом вроде вскрик, заставивший его насторожиться. Но потом раздался беззаботный смех женщины. Что бы все это значило? — озабоченно раздумывал солдат, теряясь в догадках. Но лишь в догадках. Самому в таком положении оказываться не приходилось, а из мужских разговоров можно было предположить всякое.