Иван Лазутин - Высота

— Был уже в работе? — обратился он к пленному.

Спросил по-немецки, и переводчик, четко знающий свои обязанности, тут же перевел вопрос.

Егор Богров с минуту молчал, потом глухо ответил:

— К сожалению, еще не был.

— Даже к сожалению? — Полковник судорожно вскинул свою лысеющую голову и стал пристально всматриваться в лицо пленного, обезображенное кровоподтеками.

— На то и дают солдату оружие, чтобы им сражаться, — еще тише проговорил пленный.

Полковник взял в правую руку гранату и принялся рассматривать ее с разных сторон. Потом спросил:

— Что нужно сделать, чтобы она взорвалась?

— Нужно выдернуть кольцо, — ответил Богров.

— И только? Значит, принцип такой же, как у наших.

— Как у ваших.

— Жалеете, что она так и не взорвалась там, где ей суждено взорваться?

— Жалею. — В голосе Егора звучало безразличие обреченного.

Отвечая на вопросы, заданные ему переводчиком, Егор косил глаза на старика, возившегося у голландки. Он только что куда-то вынес ведро с золой и, вернувшись, пододвинул к печи высокий табурет, легко, по-молодому взобрался на него. Открыв круглую печную заглушку, старик засунул в отверстие засученную до локтя руку.

— Спросите его, что он собирается делать? — Бросив взгляд на старика, полковник обратился к переводчику.

Переводчик перевел вопрос, обращенный к старику, и тот, собираясь чихнуть, то раскрывал, то закрывал рот. Вскинув перед собой руки, на одной из которых висело ведро, он никак не мог испытать то блаженное чувство, которое знакомо лишь тем, кто нюхает табак. Наконец он чихнул. И чихнул так смачно и громко, что сажа, которую он только что выгреб из печки в ведро, облаком взвилась вокруг его лица, обдавая чернотой белую спутанную бороду.

— Скажите ему, чтобы он не чихал, — приказал полковник, не дожидаясь ответа старика.

Переводчик подошел к старику и перевел приказание полковника.

— Не могу, господин начальник!.. — по-петушиному прокричал с табуретки старик. — Я завсегда чихаю по три раза. Чих не удержишь, чих навроде бабьих родов.

Ответ старика переводчик передал с какой-то своей прибавкой, отчего офицеры добродушно расхохотались, отдавая дань находчивости трубочиста.

Егор с тоской смотрел на лежавшие на столе гранату, пистолет и финку. Как бы они сработали сейчас по назначению, если бы ему хотя бы на три-четыре секунды развязали руки. Но сыромятные ременные вожжи так врезались в запястья, что малейшая попытка напрячь кисти рук отдавалась острой болью.

О том, что допрос пленного будет проводить сам фельдмаршал, не знали ни переводчик, ни солдаты охраны. А поэтому приход его оказался для них неожиданным.

Стоило фельдмаршалу переступить порог комнаты, как офицеры и солдаты вытянулись по стойке «смирно». Следом за командующим в комнату вошел генерал Блюментрит. Командующий резким жестом сделал знак полковнику, что выслушивать его доклад у него нет времени. Первое, на чем остановились взгляды вошедших, — это было лежащее на столе оружие.

Фельдмаршал взвесил на левой руке гранату и строго посмотрел на пленного:

— Противотанковая?

Вопрос фельдмаршала переводчик перевел почти синхронно. Видно было, что он превосходно владел немецким языком.

— Да.

— Каков убойный разлет осколков?

— Не измерял.

— И все-таки?

Богров окинул взглядом офицеров, стоящих у стола, и замерших в каменной стойке солдат охраны, криво улыбнулся.

— В этой комнате хватило бы на всех.

— Вы слишком дерзки, молодой человек, чтобы за несколько часов до смерти так разговаривать с высокими чинами германской армии.

— Воинским званиям германской армии меня не обучали.

— И напрасно. — Фельдмаршал опустился в кресло и положил гранату на край стола. — Чему же вас обучают ваши командиры?

— Наше обучение начинается с призыва, который напечатан в самом верху на первой полосе газеты «Правда».

Фельдмаршал ответ не понял, и потому передал через переводчика, чтобы пленный разъяснил смысл сказанных им слов.

— Этот призыв хорошо знает ваш переводчик. И если мне не изменяет зрительная память, то ваш переводчик, как и я, — москвич. И живет он, вернее, жил в Замоскворечье.

— Что это за призыв, который русские читают над заголовком газеты «Правда»?! — уже раздраженно повторил свой вопрос командующий.

— Смерть немецким оккупантам!.. — четко перевел переводчик на немецкий.

— А как это звучит по-русски?

Переводчик произнес фразу по-русски.

После некоторого раздумья фельдмаршал посмотрел на пленного так, словно хотел понять, из какого жароупорного материала сработаны сердца этих фанатиков-русских, если они даже перед смертью находят в себе силы сохранить верность своей коммунистической религии.

— Вы коммунист?

— Я молод для коммуниста.

— А когда достигнете возраста — вступите?

— Если буду достоин этой чести. У нас в партию принимают лучших, проверенных людей.

Уловив в диалоге паузу, пленному задал вопрос генерал Блюментрит. Он обратился к переводчику:

— Спроси его, где он живет в Москве.

Переводчик, поправив указательным пальцем то и дело сползающие на нос очки, перевел вопрос генерала.

— На Ордынке, в Замоскворечье, — ответил Богров. — И если я не ошибаюсь, то три года назад ваш переводчик, по-нашему предатель и немецкий холуй, возглавлял в нашей школе секцию осоавиахима. Я узнал его по лицу и по очкам. Они и тогда у него сползали на нос каждую минуту. — И, резко повернув голову в сторону переводчика, зло проговорил: — Если бы даже одни только голубятники с Ордынки могли тогда знать, кем ты будешь, — тебя бы убили из рогаток. Я бы первый бил по толстым стеклам твоих очков.

Видя, что пленный разгневан и не может сдержать подступившую злость, фельдмаршал сделал ему знак, чтобы он замолк. И снова повернулся к переводчику:

— Можно подумать, что вы знали друг друга раньше?

— Мы учились в одной школе, — процедил переводчик, чувствуя явную неловкость.

— И где эта московская школа находится?

— На Ордынке. Это в трехстах метрах от Кремля.

Фельдмаршал задумался.

— Насколько мне известна топография Москвы, холм, на котором возвышается Кремль, окружен со всех сторон низинной равниной, где во время половодья и после ливневых дождей улицы заливает, как в наводнение. Не так ли? — Фельдмаршал вопросительно посмотрел на пленного.

— Может быть, вы и правы, — спокойно ответил Богров, когда вопрос фельдмаршала был переведен на русский язык. — Улицы Замоскворечья Балчуг, Ордынку и Пятницкую после больших ливней иногда часа на два затопляет.

— У вас есть вопросы? — обратился фельдмаршал к Блюментриту.

А тот словно ждал этого момента.

— Хочу сообщить вам, но уже не как пленному, а как москвичу. — Блюментрит, склонив голову набок и пристально вглядываясь в лицо пленного, полагал: то, что он скажет ему в следующую минуту, вызовет в душе русского тревогу, которая обязательно отразится на его лице. — Москва по воле фюрера будет затоплена. Там, где почти восемь веков стояла русская столица, разольется Московское море. А самым глубоким местом в этом море будут ваше Замоскворечье и ваша Ордынка. Что вы на это скажете?