Иван Лазутин - Высота

Когда у разбитой эмки остановилась крытая пустая машина, с крыла которой соскочил шофер Карпушин, академик Казаринов был уже мертв.

— Ну что, перевязала? — запыхавшись, спросил Карпушин.

Медсестра ничего не ответила. Стоя на коленях, она высоко подняла голову. Карманным фонариком Карпушин осветил лицо академика. Как и адъютант командира полка, он широко раскрытыми глазами смотрел в одну точку. В небо… В холодное октябрьское небо, безмолвно застывшее над Бородинским полем.

Карпушин перевел луч фонарика на лицо медсестры и в испуге отшатнулся. Оно было все в крови.

— Что с тобой?! Ты вся в крови!

— Это не самое худшее, Карпушин! Это не моя кровь. Это кровь академика Казаринова…

— Что же делать теперь, Таня? — растерялся Карпушин. — Ведь академик же… Что скажет командир полка?.. Он так любил своего адъютанта. Вместе на Хасане воевали. И не простит мне, скажет: сам жив остался, а академика с адъютантом не довез.

— Поздно теперь об этом, Карпушин. Давай грузить убитых, повезем в Можайск, а там командование распорядится, куда их везти и где хоронить. Дай мне руку, не слушаются ноги… Впервые такое вижу.

Карпушин как ребенка подхватил медсестру под мышки, поставил на ноги, помог собрать в санитарную сумку бинты, тампоны и надел ей сумку на плечо.

— Спасибо, Карпушин.

Карпушин снял рукавицы, сгреб с земли пригоршню свежего, только что выпавшего снега и протянул ладони к медсестре.

— Умой лицо, оно все в крови!

При подъезде к Можайску крытая машина, на которой медсестра и Карпушин везли тела академика и адъютанта командира полка, попала под бомбежку. Попадание было прямым. Из пяти трупов, разбросанных вокруг глубокой воронки посреди шоссе, опознаны были два: труп академика Казаринова и труп адъютанта командира полка. Выброшенные из кузова воздушной волной, они были почти не повреждены осколками разорвавшейся бомбы. Как и час назад, академик лежал на спине, вытянув руки по швам и глядя широко раскрытыми глазами в небо. Тело лейтенанта воздушной волной отнесло за кювет. И его лицо смерть пощадила. Если бы не ранение в висок, можно было бы подумать, что он, как и в детстве, лежит в степи и, засмотревшись в небо, наблюдает за бегущими в нем невесомыми облаками. Останки шофера Карпушина, медсестры Тани и шофера крытой машины бойцы похоронной команды похоронили в пятидесяти метрах от дороги (если ехать от Можайска к деревне Бородино — это будет справа), в километре от Можайска.

Холмик братской могилы, над которым на сосновом столбике была прибита фанерка с фамилиями погребенных, хорошо виднелся со стороны шоссе на фоне белокипенного, только что выпавшего снега. Вместе с останками медсестры Тани, девушки из утопающих в зелени лиц московских Сокольников, в скромной могиле на Бородинском поле нашло свой вечный покой и залитое кровью письмо Галины Казариновой, в котором она сообщала, что жива-здорова, что воюет в партизанских лесах Смоленщины и что родившегося сына она назвала Дмитрием.

Старший похоронной команды, уже немолодой сержант-сверхсрочник, найдя в кармане сраженного в грудь седовласого старика удостоверение депутата Верховного Совета СССР и удостоверение действительного члена Академии наук СССР, а также партийный билет, в который была вложена похоронка на Галину Ивановну Казаринову («Очевидно, родня, — решил сержант, — отчество не совпадает»), хоронить его у дороги не решился: боялся навлечь на себя гнев начальства. А потому тело академика повезли на грузовике в штаб Можайского укрепрайона.

Совещание проходило в блиндаже командарма. Рядом с генералом Лещенко, который во время совещания ни разу не присел, сидел член Военного совета, рядом с ним, почти касаясь его локтя, сидел командир стрелковой дивизии полковник Полосухин, дальше за длинным столом, сбитым из слезящихся янтарной смолой досок, расположились начальник штаба армии полковник Садовский, начальник политотдела полковник Богданович, начальник оперативного отдела полковник Фесенко и начальник артиллерии подполковник Ермолаев.

По другую сторону стола, не спуская глаз с командарма, сидели командиры частей, влившихся в состав армии.

Повернувшись к оперативной карте, висевшей на стене, генерал поднес к ней указку:

— Обстановка на орловско-тульском направлении вам, товарищи, известна. Враг занял Орел и угрожает Туле, пытаясь взять ее в клещи. — Указка в руках генерала своим острием медленно поползла по карте. — На центральном, московском направлениях действуют третья и четвертая немецкие танковые группы и четыре полевые армии. Их активно поддерживает авиация. Противник, как вам известно, несколько дней назад вышел в район восточнее Вязьмы, где ему удалось окружить четыре армии Западного и Резервного фронтов. В направлении Можайска прорывается четвертая танковая группа генерала Гёпнера. Задача нашей армии: держать прочную оборону на можайском рубеже и помнить… помнить от рядового бойца до генерала, что основные силы противника движутся по магистрали Москва — Минск, по той самой Смоленской дороге, по которой шел на Москву Наполеон. Вчера ночью я встречался с заместителем начальника артиллерии фронта генералом Говоровым. Мы детально обсудили вопрос об использовании противотанковой артиллерии во время отражения танковых атак врага, а также вопрос о согласованности действий артиллерии с действиями наших танков и пехоты во время контратак. Генерал Говоров изложил свои соображения, как лучше построить боевые порядки нашей, пока еще не полностью укомплектованной, армии во время обороны.

Пробежав взглядом по лицам командиров, повернувшихся к генералу и внимательно следивших за каждым его движением, командарм кого-то недосчитался. Это было видно по его ищущему взгляду.

— Не вижу полковника Реутова.

Чувствуя, что вопрос этот адресован ему, начальник штаба армии полковник Садовский встал и твердо ответил:

— За ним посылали дважды, товарищ генерал.

Не дожидаясь, когда Садовский сядет, командарм как бы вдогонку вопросу послал полковнику упрек:

— Второй день вы, Павел Филиппович, обещаете «языка». Если и дальше у нас будет так «оперативно» работать армейская разведка, мы не будем знать, кто у нас под носом.

— Группа разведчиков во главе с лейтенантом Казариновым ушла за «языком» еще вчера в двадцать три ноль-ноль, товарищ генерал, — словно оправдываясь, мягко сказал полковник Садовский. — Разведрота сформирована из людей обстрелянных. Все кадровые, несколько дней назад вышли из вяземского котла.

— С оружием вышли? — спросил генерал.

— С оружием и с документами.

— Это не те ли, что вынесли знамя полка?