Иван Лазутин - Высота

Пулеметная очередь, неожиданно просвистевшая над головами всадников, заставила Казаринова принять новое решение.

— Полковник, дайте пулеметчику команду прекратить огонь! Да так, чтоб поняли вас!..

Полковник, сведя рупором ладони, поднесенные ко рту, что есть мочи на французском языке прокричал в сторону блиндажа:

— Прекратить огонь! — Вскинутая рука полковника застыла в воздухе. Пулеметный огонь со стороны блиндажа на пригорке прекратился.

Первые два разрыва снарядов, легших метрах в пятидесяти от дороги, испугали лошадей, и они метнулись на обочину. Следующие снаряды ложились все дальше и дальше от дороги. Огневые всплески разрывов, учащаясь, приближались к блиндажу боевого охранения легиона, откуда только что была послана в сторону всадников пулеметная очередь.

Дождавшись, когда погаснут осветительные ракеты, Казаринов через сугроб вывел своего взмыленного скакуна на дорогу.

Есть что-то непостижимое в характере русского человека. При смертельной опасности в душе его могут вспыхнуть такие вихри буйной удали и отваги, какие в минуты спокойного течения жизни просто невозможны. Вряд ли когда-нибудь потом, если он выйдет живым из этой огневой крутоверти, Григорий объяснит себе, почему именно в минуту, когда жизнь его висела на волоске, в памяти его ожили слова песни, которую пел когда-то надрывным голосом захмелевший безногий инвалид гражданской войны, уронив голову на мехи старенькой гармони:

Григорий осмотрелся по сторонам и, пуская коня в галоп, громко, как вызов неизвестно кому, бросил в пространство:

Первым скакал Григорий. Следом за ним — полковник. Теперь он был спокоен за пленного: дорога назад для него означала верную дорогу к смерти, а дорога к жизни вела через нейтральную линию — к врагу.

Несколько раз, пока не въехали в лесок, Казаринов резко оборачивался назад и видел, как огневой заградительный вал, перерезавший дорогу, уже почти слился в одну сплошную багрово-желтую полосу, взвихриваясь у блиндажа боевого охранения французов. «Чистая работа наших артиллеристов!..» — с радостью отметил Григорий, а когда увидел, как впереди, метрах в трехстах, взвилась красная ракета, которая, как условились с начальником штаба перед выходом за «языком», означала, что перед ними нейтральная полоса, хрипло скомандовал:

— Сбавить шаг, перейти на аллюр!

Чтобы не попасть под огонь своих пулеметов из окопов боевого охранения, Григорий зарядил ракетницу и пустил в небо две зеленые ракеты, что означало: «Все в порядке! Мы на своей земле».

Не проскакали всадники и полкилометра, как дорогу им преградил выползший из-за стога сена бронетранспортер. За ним с автоматами навскидку еле успевали разведчики роты Казаринова. К этому стогу сена, если ничего непредвиденного не случится, должна прибыть и группа Иванникова.

Освещенные вспышкой фар бронетранспортера, кони, резко остановившись, испуганно вздыбились и шарахнулись к обочине.

— Ты что делаешь, сапожник! — что было сил закричал Казаринов в сторону бронетранспортера. Свет фар мгновенно погас.

Тяжело дыша, подбежали разгоряченные разведчики. Григорий не видел выражения их лиц, но по сдержанным возгласам, но обрывкам фраз чувствовал, что они и ликуют, и обеспокоены.

— А где остальные? — косясь на пленного полковника, спросил разведчик Федотов, слывший во взводе мастером петь деревенские забористые частушки.

— Должны вернуться часа через полтора-два. Не хватило всем коней, — пошутил Казаринов. — У них в сетях майор. Они идут своим ходом. Так что встречайте Иванникова с почестями.

По знаку Казаринова полковник тяжело слез с коня и рухнул на колени в снег под тяжестью излишнего веса. На ноги поднимался медленно, с такой тоской в глазах, точно в следующую минуту его должны были расстрелять.

Слезли с коней Казаринов и Вакуленко.

— Товарищ лейтенант, все были живы и здоровы, когда разминулись в этой Выглядовке? — прозвучал из темноты писклявый, тоненький голос самого маленького и худенького во взводе бойца Лункина, над которым любил подшучивать Иванников. Особенно в часы блиндажного безделья, когда речь заходила о том, кому из разведроты выпадет удача брать в плен Гитлера. Вот уж тут Иванников изощрялся. Изображая из себя провидца, он воздевал руку к небу и изрекал: «Лункину! Леня Лункин пролезет в любую щель гитлеровского рейхстага! Ласточкой влетит через форточку в спальню Гитлера, когда тот будет спать!»

— Все были живы и здоровы, — ответил Казаринов на вопрос Лункина. — Сборы я назначил у этого стога. — Казаринов махнул в сторону стожка сена, за которым маскировался аляповато вымазанный блеклыми красками бронетранспортер.

Повернувшись к полковнику, Казаринов с нотками притворного сожаления в голосе сказал:

— Не обессудьте, полковник. Дальше все пойдет по режиму пленного. — Выразительный взмах руки Казаринова, обращенный в сторону Олега Витарского, означал: «Завязать пленному глаза!» Сообразительный Витарский, словцо заранее зная, что ему выпадет такая работа, достал из кармана смотанную в рулон обмотку и ловкими, проворными движениями туго закрутил на голове полковника повязку. А когда безуспешно попытался надеть на голову полковнику шапку, сочувственно заметил:

— Да, шапочка вам, полковник, уже не лезет, так что придется до места назначения подержать ее в белых ручках. Чубчик у вас хоть и французский, а надежный — любой русский мороз выдержит.

До штаба дивизии пленного полковника и группу Казаринова сопровождал бронетранспортер, который у окраины села по команде Казаринова повернул назад и двинулся к стогу сена, куда должна была подойти вторая группа захвата. Лошадей разведчики вели в поводу.

Полковник Полосухин, выскочивший во двор вместе с адъютантом и ординарцем, в первую минуту был ошеломлен, увидев трех чистокровных породистых рысаков, улыбающегося Казаринова, его разведчиков и офицера с погонами полковника, на голове которого была намотана солдатская обмотка. После долгой скачки от крупа и боков разгоряченных коней поднимался белесый парок, остро щекотавший ноздри терпким запахом, который для кавалериста роднее и приятнее всех других тонких и нежных запахов. Есть что-то общее в запахах конского пота и крутого отвала жирного чернозема, медленно переворачивающегося под голубовато поблескивающим лемехом плуга. Коренному горожанину Казаринову это родство запахов не дано было чувствовать. Для крестьянина по происхождению, Полосухина, сызмальства ходившего за плугом, два этих запаха — земли и работающей лошади — слились в короткое слово, которое сделало человека властелином природы — работа. И только после боев на озере Хасан к этому первородному слову «работа» примкнуло, как штык к боевой винтовке-трехлинейке, взрывное слово — бой. Работа и бой!.. Два этих уходящих в вечность слова стали судьбой командира Полосухина.