Владимир Бээкман - И сто смертей

На это из-за стола поднялся высокий в кожаной тужурке мужчина, обошел вокруг Кульюса, присмотрелся и сказал наконец:

— Тому, что тебя прислала сюда сивуха, я, конечно, верю, только с каких это пор ей нацепили звезды и в полковники произвели? А несем мы там яйца или нет, но тебя уж точно посадим высиживать их.

Так и угодил мужик в плен, освободился только после заключения Тартуского перемирия.

Яан был уверен, что, по крайней мере, подобная опасность ему не грозит. Немцы, должно быть, еще далеко. И все же настроение час от часу становилось все паршивее. Куда мог запропаститься целый полк?

Наконец он обнаружил его по лошадям. Трясясь на машине по невообразимо ухабистому песчаному проселку, он вдруг увидел на лугу возле леса большой табун лошадей. Лошади были разномастные и разного возраста, покрупнее и помельче, будто собранные из разных деревень. К тому же поблизости не было ни одного поселения, где бы могли держать столько лошадей. Яан Орг приказал шоферу замедлить ход и остановиться на пригорке. Когда Орг вылез из машины и шум мотора утих, до слуха донеслись звонкое ржание, возгласы и непонятный гомон. Он прошел немного вперед, пробрался через кусты и вышел на косогор, оказавшийся склоном поймы. Впереди поблескивала широкая и спокойная река Великая, в ближайшей излучине которой голые мужики купали коней, оттуда-то и неслось это призывное ржание. Подобное скопление лошадей и молодых мужчин могло означать лишь воинскую часть. И в самом деле, на краю этого же леса их остановил часовой, и вскоре Яан уже был в штабе полка. После передачи пакета он поведал начальнику штаба о своих скитаниях. Тот поскреб в затылке и сказал, что черт его знает, может, и они с полком уклонились в сторону.

— А чего вы хотите? — развел он руками. — У нас на весь полк всего две карты. Одна прописана в планшете командира полка, а другая лежит у меня в штабном сейфе под замком. По ней я набрасываю командиру головной походной заставы схемы движения, по ним он и должен следовать. Но карты-то старые, времен мировой войны!

Зеленый брезент штабной палатки просвечивался шевелящимися солнечными бликами. Где-то возле полевых кухонь кололи дрова. Птичий щебет, конское ржание и отдельные, отдававшиеся эхом в лесу человеческие голоса создавали обманчивое впечатление безмятежного спокойствия. После недельного изнуряющего перехода полку предоставили целый день отдыха, и день этот проходил в лесной тишине, вдали от тревожно извивающихся дорог и перекрестков, забитых обозами беженцев, без обезумевшего шараханья через кюветы в спасительные кусты под аккомпанемент все приближающихся разрывов бомб. Этот долгий день без страха в пронизанном солнцем сосновом лесу разом отодвинул куда-то все тяготы войны.

Правда, после обеда впереди, на некотором расстоянии вверх по течению, раздались подряд глухие взрывы, но на них и внимания не обратили. Ведь на войне всегда так: где-то что-то взрывается. Далекие взрывы никому не угрожали. И это было вполне естественно: лишь отдельные посвященные в дело офицеры из командования полка знали, что именно в ту сторону с наступлением вечера предстоит выступить полку, чтобы ночью по мосту переправиться через реку. Знатоки добавляли про себя: если мост к тому времени будет еще цел.

Люди наслаждались этим днем, насыщенным летним покоем, как заслуженной платой за перенесенные лишения. Позади остались сотни потных километров, бесконечная изнуряющая жажда, давка вокруг редких колодцев, стертые в кровь воспаленные ноги — этого хватало с лихвой, чтобы теперь позволить себе хоть немного отдохнуть. Бойцы были убеждены: и на войне должны быть воскресенья. До сих пор по воскресеньям выдавали увольнительные в город.

Лишь одним этот отдых был нехорош. Когда скатилась первая усталость, мысли бойцов начали простираться дальше. Под вечер политрукам рот пришлось пустить в ход все свое умение и красноречие, чтобы объяснить бойцам, почему все еще не работает полевая почта, почему никому из дома не приходит ни одной весточки и нельзя посылать писем домой. Как только отдохнуло тело, начала беспокоить тревога по домашним. Появилось непреодолимое желание подать о себе весть: я жив, я здесь, пришлите и мне весточку в подтверждение, что вы все в целости.

Человеку тяжелее всего сознавать, что ни у кого нет и понятия о его существовании.

Яан Орг немного задержался в полку. Начальнику штаба потребовалось еще некоторое время, чтобы закончить, как он сказал, доклад, но у Орга скорее создалось впечатление, что штабным офицерам попросту хочется подробнее расспросить о свежих дивизионных новостях, не доходивших до полка во время долгих многодневных переходов по окольным дорогам, и поэтому офицера связи охотно оставили и на ужин. Причины возражать против этого у него не было, к тому же добавилось одно чисто практическое соображение. Они с шофером с самого утра ничего не ели, обратная дорога неизбежно будет долгой, и раньше чем завтра им уже все равно не поесть.

Вот так и случилось, что они отправились в путь лишь вечером, одновременно с первым батальоном полка. Им даже пришлось немного подождать, пока колонна не вытянулась с лесной дороги на шоссе, чтобы затем проскочить перед вторым батальоном. Дальше уже забот не было, на шоссе им предстояло повернуть в обратную сторону, а полк начнет свой ночной переход по направлению к мосту.

Они успели в хвосте батальона доехать до перекрестка, и тут начался налет. Шесть немецких бомбардировщиков шли с юга низко над рекой. Только что вышедшему из леса на шоссе батальону едва успели подать сигнал воздушной тревоги, как самолеты уже пошли в атаку.

Строевые части быстро рассыпались с дороги влево и вправо, на луг и на заросший кустарником выгон, однако первый взрыв раздался еще до того, как последний боец перескочил кювет. Шофер завернул машину под большую раскидистую сосну и остановился. Яан выскочил из машины, чтобы лучше видеть, как будут развиваться события. Вдруг во всем теле появилось такое ощущение, будто под кожей у него закололи бесчисленные иголки. Это был первый воздушный налет в его жизни, все казалось чуточку жутким и несколько неправдоподобным.

Бомбы со страшным грохотом рвались в кустах возле дороги. Кто-то закричал истошным голосом. Тут же Яан обнаружил себя лежащим ничком рядом с машиной. Скат возле его лица источал тепло и запах резины. Взрывные волны, будто удары боксерской перчаткой, жарко били по затылку и ушам. Крики и грохот у шоссе плотно, словно ватой, окутывали уши. Слух притуплялся.

В последнем взводе, который не успел к началу бомбежки покинуть шоссе, возникла паника. Бросая оружие, кидая ранцы и круглые жестяные коробки противогазов, бойцы в страхе бросились прочь от места недавних взрывов. Но по другую сторону дороги уже рвались новые бомбы, и бегущие вновь шарахались оттуда. Большинство из них не догадывались даже броситься на землю. С раскрытыми ртами, выкрикивая что-то бессвязное, они безостановочно носились вокруг кустов и по лугу, словно это бесцельное кружение могло уберечь их от осколков.