Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

И тут вдруг послышался Ромкин предупредительный сигнал. Что-то произошло впереди, он предлагал им остановиться и залечь, и они оба рухнули на землю, прямо где стояли - на солнцепеке, на каменном щебне, хотя буквально в десяти шагах была тень, а под нею разлив мха. Им было не до удобств. Просто лечь… просто лежать, закрыв глаза, и не думать, как сделаешь следующий шаг.

…Возле самого лица топчутся Ромкины сапоги.

- Тим… Тимка, погляди, какое чудо-юдо я привел.

Не открывать глаз… просто лежать… Могут они понять наконец, что он не железный?… Просто лежать…

Тимофей открыл глаза и сел. И увидел перед собой Чапу. Глаза Чапы были красны от недавних слез, лицо раздергано противоречивостью чувств: горе еще оттягивало вниз его щеки, концы губ и глаз, но радость уже давила изнутри, и уже угадывалась ухмылка в пляшущих, срывающихся чертах.

- Почему он плачет? - расцепил губы Тимофей.

- Вот и я подумал, с чего бы это он? Там в ложбине наши танки стоят: тридцатьчетверка и два БТ-7. И ни души вокруг, только вот этот сидит на земле и ревет чуть ли не в голос.

- Он тебя не трогал? - спросил Тимофей у Чапы.

- Этот? - Чапа смахнул под носом, а потом и последние слезы стер. - Навищо ему меня трогать? Или я на бабу схожий?

- Ну мало ли как можно обидеть…

- Обидеть? Он - меня?… Та вы шуткуете, товарыш командир. У нашем селе я таких гавриков…

- Понятно, - перебил Тимофей. - Где остальные?

- Тю! Та я сам токечки сюда пришкандыбал. Другим яром. Я ж на вас и подумал, что вы и есть оте остальные.

- А чего ж плакал?

- Обидно. Из сердца те слезы.

- Понятно. Красноармеец Страшных, доложите обстановку.

- Так я же доложил. Танки там наши стоят. Все на ходу, боекомплект в порядке. А горючего - ни грамма. Сухие баки.

- А экипажи?

Ромка развел руками.

- Помогите подняться…

Ложбина была просторная; скорее не ложбина - маленькая долинка. Сочная трава была раскурочена, изжевана траками. Над нагретой солнцем тускло-зеленой броней дрожал воздух. И это был не мираж. Если не веришь глазам - подойди и потрогай угловатую броню и аккуратные клепки…

- Но ведь это же не мотоцикл! - сорвалось у Тимофея.

- Ты думаешь - они вроде нас?…

- Конечно! - Он удержался от стона и сказал себе: - Ладно… ладно… - и почти успокоился.

- Здесь укромно, - сказал Залогин. - Ив стороне. Случайно разве кто набредет,

- А для обороны неспособно, - деловито добавил Страшных. - Даже охранять - погляди сам! - и то не с руки. Все подходы закрыты, Батальон - и тот не управится.

Да ведь они, похоже, пытаются как-то его утешить. Его, своего командира… Вот уж никуда не годится.

- Ладно… Послушайте, а может, их заминировали? - встрепенулся Тимофей.

- Ложбина не минирована, - сказал Страшных, - я проверял.

- А если мы их взорвем?

Он поглядел в глаза товарищам. Страшных отвел взгляд. И Залогин отвернулся.

- А что, можно, - сказал Чапа. - Управимся враз. - Он не понял, почему так изумленно взглянули на него пограничники, и торопливо пояснил: - Если не чесать по-дурному языком, то наши, когда бы сюда ни вернулись, не дознаются, чья работа. Выходит, обойдется без шухеру. А германец если наскочит - во что с этого будет иметь…

И Чапа показал, что с этого будет иметь германец.

Страшных приволок танковый брезент, расстелил в тени терновника; тень была не плотная, легкая, пропускала дыхание солнца, что было совсем не лишним - лощина оказалась сырой. Тимофей едва лег на брезент - словно провалился. И уже не слышал, как с него стянули сапоги и портянки, расстегнули драгунскую куртку и накрыли одеялом.

В этот день они не стали уничтожать танки. Мало ли что! А вдруг завтра на шоссе появятся свои? Утро вечера мудренее. К тому же двигаться дальше сейчас они не могли: у Тимофея начался жар, он никого не узнавал и бредил, и Чапа Сказал: раз нет лекарств, надо пустить кровь, он видел, как это делал их коновал, и всегда помогало. Но Герка сказал, что не позволит, мол, к ночи всегда больным становится хуже; другое дело, сказал он, холодный компресс на голову и на рану. На том и порешили.

После ужина их потянуло в сон.

- Давайте разберемся насчет дежурств, - сказал Залогин. - Только, чур, не я первый!

- Мальчик шутит? - сказал Страшных. - Зачем нам эта роскошь?

- Ну как же, дядя, - растерялся Залогин, - порядок вроде такой… Да и за командиром присмотреть…

- Кончай базарить, - отрезал Страшных. - Во-первых, какой Тимке от нас прок? Одни слюни. А во-вторых, кто припрется в эту дыру ночью? Я правильно говорю, Чапа?

- Солдат спить, а служба идеть, - сказал Чапа.

Этот древний аргумент оказался и наиболее весомым. Они натаскали в тридцатьчетверку молоденького лапника, сверху навалили травы. Было тесновато, зато ложе роскошное. Они задраили люки, изготовили к бою пулеметы - мало ли что! - Ромка и Герка еще какое-то время ворочались и даже успели разок поспорить, но Чапа едва прислонил голову в уголок - тут же засопел.

История его была простая.

Служил он в стрелковом полку ординарцем командира роты. Каким он был ординарцем - хорошим или плохим, предупредительным или растяпой - не суть важно; зато со всей ответственностью можно сказать, что Чапа был простодушен, за что и поплатился в первый же день войны. Естественно, пострадавшим оказался его лейтенант. Выяснилось это не сразу, когда полк подняли ночью по тревоге и стало известно, что война, а несколько погодя, когда после десятичасового непрерывного марша полк одолел чуть ли не полсотни километров, вышел на исходный рубеж и стал окапываться. Только тут подоспел лейтенант, догнал-таки свою роту и в первую же минуту обнаружил Чапину оплошность.

Этот лейтенант был личностью своеобразной, вернее - позволял себе быть таковым. Когда-то, еще в начале прохождения службы в полку, ему случилось отличиться неким оригинальным способом, каким именно, впрочем, никто уже точно не помнил, но репутация сохранилась. Даже командир полка и начштаба, когда речь заходила о лейтенанте, всегда говорили: «Ах, это тот, который… ну как же, помню, помню…» - следовательно, ко всему прочему создавалось впечатление, что лейтенант на виду. И он позволял себе время от времени высказываться смело и нелицеприятно, чем еще больше укреплял свою репутацию оригинала. А «раз человек такой, что с него возьмешь?» - и ему зачастую сходило с рук то, за что крепко пострадал бы другой.

В ночь начала войны лейтенант пропадал невесть где. У него был очередной бурный роман в заречном селе, с кем именно роман - не знал никто из приятелей, а тем более Чапа. Ему лейтенант приказал раз и навсегда: «Ты не знаешь, куда я иду. Внял? Ты не знаешь имен моих подружек. Внял? А если узнаешь случайно - тут же забудь от греха подальше…» Это случилось после того, как Чапа дважды подряд, проявив недюжинное упорство и смекалку, находил лейтенанта посреди ночи - естественно, по делам службы. С тех пор лейтенант и «темнил».