Игорь Акимов - Баллада об ушедших на задание. Дот

Объяснения тут не помогут. И утешения нет. Истину у тебя на глазах ставят на голову, и это оказывается убедительным, потому что воин не побежден, пока его дух не сломлен. Если поединок, формально завершенный, продолжается в иных формах - незримый - в области духа… тут уж от тебя сегодняшнего зависит немногое. Всей твоей жизни дается слово. И аргументы не ты подбираешь, а твое прошлое, твое счастье, твоя вера, твои идеалы, на которых тебя воспитали. Что Тимофей мог придумать? Только один ответ у него был: для него - естественный, для него - единственный. Разве он предполагал, что, отстаивая свою правоту, экзаменует свои идеалы, которым настал час стать в его руках оружием?…

- Отставить огонь!

Четыре лица повернулись к Тимофею - четыре маски с воспаленными глазами. Пот замесил пыль и копоть, затвердел коростой.

- Знамя! - сказал Тимофей.

- Тима, да ты просто прелесть! - Ромка улыбнулся на пол-лица, маска сразу полопалась. - Умница!

- Ото вещь, - согласился Чапа. - Вчасная штучка. - Колоссальный фитиль им в задницу! - Герка повернулся к Медведеву. - Где оно? Тащи сюда живо.

- Знамя здесь не положено… - Медведев чувствовал себя едва ли не виновником этого. - В отряде знамя.

- Есть идея! - Ромка кинулся к люку, соскользнул в нижний этаж. Столик под портретом Сталина был застлан кумачовым ситчиком. Ромка сдернул скатерку - и наверх.

- Правда, темноват матерьяльчик, - заметил он, вернувшись.

- Разберутся.

Медведев быстро и ловко сплел из нескольких прутьев арматуры флагшток. Ставить знамя пошел вдвоем с Ромкой (мало ли что - снаряды рвутся рядом). Флагшток воткнули в отверстие для перископа. Ромка даже застонал:

- Эх, фотокора бы сюда! Какой кадр пропадает, товарищ Страшных, какой кадр!…

Немцы признали флаг сразу. Обе батареи устроили салют - наперегонки застучали осколочными. Потом остановились проходившие мимо пушки, развернулись: ах! ах! ах! Потом и до тех докатилась волна, что уже обогнули холм и на шоссе вышли. Им-то флаг был виден на фоне заката - лучше не придумаешь. Повернулись - и ураган стали затопил холм. Уже и пехота перестраивалась, растекалась в цепи…

- А-а-а-а!… - бессловесный рев взметнулся над долиной.

С двух сторон сразу - сотни - наперегонки. Какой там строй! Какой к черту порядок! Сломались цепи: сотни ревущих, ненавидящих, с пеной у рта - вперед! вперед! вперед!…

- К пулеметам, - скомандовал Тимофей.

Закрыл наглухо амбразуру, взял автомат, в каждый карман по два рожка патронов, полдюжины «лимонок». Чапа уже поджидал. В последний момент, правда, вернулся - шинельку прихватил; жалко с такой шинелькой расставаться даже напоследок.

И выбрались из люка наружу.

Бой иссяк так же быстро, как и вспыхнул. Но теперь это была окончательная победа. Оспорить ее теперь было невозможно. А потом с реки, со старицы и от болотца стал подниматься туман. Он как-то сразу сгустился над долиной, только вершина холма, увенчанная флагом, плыла, как остров, да сквозь серую муть блестели прямой ниткой бесчисленные костры - догорали машины.

Потом упала короткая ночь. Красноармейцы чередовались в карауле, но спать не мог никто. Ждали нападения. Его не случилось, а с рассветом снова поднялся туман - очень легкий: такая красивенькая голубоватая дымка А когда она рассеялась, открылась долина - пустая, даже сгоревших танков след простыл, кроме одного, подбитого возле вершины. Потом красноармейцы разглядели тонкую линию окопов. Их только начали, и сейчас по всему периметру темнели солдатские спины.

А ровно в четыре утра откуда-то сбоку появились три «фокке-вульфа», сделали высоко в небе спокойный круг - и красноармейцы впервые в жизни услышали, как воют авиабомбы, когда они летят точно в тебя.

1027-й стрелковый батальон был поднят ночью по боевой тревоге. Случилось это еще до полуночи, подразделения собирались быстро и легко: они уже вторые сутки стояли в большом карпатском селе, растянувшемся вдоль дороги, и успели отоспаться. Корпус находился во втором эшелоне, о противнике знали только по слухам. Солдаты отдыхали впрок.

Батальон был необстрелянный, из новобранцев. Никто из них не придал значения, что взводы посадили на специально пригнанные грузовики (свои имелись только у технических служб) и повезли в тыл. Ветеранам оба эти факта в сочетании с боевой тревогой пришлись бы не по вкусу. Бывалый солдат знает: если что-то происходит неестественно, не «так, как надо», как подсказывает здравый смысл, так сказать, вопреки натуре, то добра не жди, и в конечном итоге придется платить именно ему, простому солдату. Но ветераны в батальоне были наперечет.

Командовал батальоном майор Иоахим Ортнер.

Узнав от командира полка боевую задачу: ликвидировать возникший в тылу очаг сопротивления красных - тяжелый артиллерийский дот, - Ортнер не ответил положенное «Так точно» или «Слушаюсь», поскольку все его мысли были заняты одним: как отвертеться. Впрочем, оснований у него было предостаточно. Во-первых, часть была необстрелянная; во всяком случае, ей не мешало бы начать с более верного дела; а так, не дай бог, случись осечка - и комплекс неполноценности целому подразделению обеспечен надолго. Во-вторых, батальон не имел ни специального оборудования, ни вооружения, которое отвечало бы задаче. Следовательно, в-третьих, здесь требовались саперы. И в-четвертых, Иоахим Ортнер еще не знал своих людей, не успел их узнать: он прибыл в батальон лишь несколько часов назад взамен бывшего комбата гауптмана Питча. Питчу было бы куда проще; он формировал батальон, расставлял людей и уже в какой-то степени ориентировался среди них. Но когда вчера утром он возвращался из штаба дивизии, его новенький «БМВ» зацепило на повороте дороги прицепом огромного встречного «мерседеса». «БМВ», смяв колеса, перекинулся в кювет. Убит был только шофер, адъютант отделался ушибами. У Питча тоже ничего не было сломано, однако лицо изранили осколки стекла, и будет ли он видеть, врачи пока ответить не могли.

Назначение майора Ортнера в необстрелянную часть, и то, что он сразу получил нелегкое задание, не было следствием случая, но обычной ошибкой, в основе которой лежал страх перед сильными мира сего и зауряднейшее служебное рвение.

Как уже было сказано, во главе корпуса стоял дядя Иоахима Ортнера. Увы, дядя был по материнской линии, значит, носил совсем другую фамилию. Но этот минус был единственным, в остальном дядя заслуживал одних похвал: он любил сестру, любил племянника, всегда о нем помнил и регулярно - лично, а не через своих адъютантов, заинтересованно, а не в порядке любезности - следил за его успехами сначала в закрытой военной школе, попасть в которую стоило огромных трудов, поскольку там учились сыновья генералитета и высших наци, а затем в академии. В промежутке между учебой в обоих заведениях Иоахим Ортнер неплохо провел два года в Испании, и поначалу дядя считал, что этого вполне достаточно. Но затем один за другим совершилось несколько блистательных аншлюсов, из-за учебы Иоахим Ортнер не смог принять в них участия, и это было серьезным просчетом дяди, потому что бывшие однокашники Ортнера уже ходили в немалых чинах, -их груди были увешаны орденами, а испанский опыт теперь котировался невысоко Военная наука далеко ушла за это время от тех робких экспериментов, тем более военная практика.