Александр Лозневой - Эдельвейсы — не только цветы

Обливаясь потом, люди поднимались все выше в горы, жадно пили из попадавшихся на пути источников. Пили и не напивались: снежная вода, лишенная соляных примесей, не утоляла жажду. На привалах падали, как подрубленные, а отдохнув, вытягивались в цепочку и снова шли.

Тропа завела в рощу. Таких деревьев с большими пышными кронами многие никогда еще не видели.

— Чинары, — сказал Пруидзе.

— Так вот они какие! — удивился Донцов.

— Это что — мелочь, — продолжал Вано. — Дальше пойдем, в пять обхватов увидим… И граб, и железное дерево — самшит — увидим!

Донцов подошел к чинаре, похлопал по стволу ладонью:

— Вот бы на доски распустить.

— Распустить-то можно, — тотчас вмешался дед, — да как вывезешь? Ни на коне, ни на тракторе не подъехать. — И заключил: — Сколько добра пропадает.

— Кончится война — с пилами, с топорами придем. Дорогу построим, — пообещал Донцов.

— Ты-то придешь, а мне хотя бы войну протянуть…

— Да ты, Митрич, еще меня переживешь.

— Дай бог нашему теляти…

— Вот именно! А то — войну протянуть. Да война еще год-два и кончится. От силы — три.

— Тьфу! Типун тебе на язык! — сердито сплюнул дед. — Три года… Да ты что, рехнулся? Нешто мы враги себе — столько беду терпеть!

Донцов только крякнул в ответ.

Опять увалы, перекаты, угрюмые утесы. Роща в низине. Между утесами и рощей каменная площадка. Справа от нее — пропасть.

— Орлиные скалы! — послышалось впереди.

— Да вот же они, милые, — оживился дед.

Головеня не мог больше лежать в носилках. Кривясь от боли, пошел по тропе, не разрешая даже поддерживать себя.

Тропа, сдавленная скалами, сузилась — не разминуться и двум встречным. Темные утесы закрыли солнце, казалось, наступил вечер. Но так было недолго: утесы кончились и справа вновь открылась пропасть… Опять стало светло. Лейтенант остановился и, чуть нагнувшись, посмотрел вниз с обрыва: внизу такие же камни, хаос; где-то на самом дне шумит вода. Донцов с опаской следил за командиром и, когда тот отошел назад, со вздохом выронил:

— Стоит оступиться и…

— Зачем оступиться? — усмехнулся Вано. — Ходи хорошо. Вот так! — и, балансируя, пошел по самой кромке обрыва.

Наталка закрыла глаза: упадет. А Донцов схватил Вано за рукав и почти отшвырнул его в сторону:

— Псих! Жить надоело?

— Это ты псих. Я спокойно шел.

Орлиные скалы, как и говорил Матвей Митрич, оказались очень удобным местом для обороны. Лейтенант сразу оценил это и решил, что дальше идти незачем.

— Будем защищать перевал, — громко сказал он. И, выждав немного, подал команду: — Строиться!

Солдаты переглянулись: этого еще не хватало! От самой Кубани шли, кто как хотел, а тут — на тебе — строй. Загибает лейтенант. Однако Донцов и Пруидзе уже стояли на указанном месте, опустив руки по швам. Подошел и встал рядом дед, затем Егорка с Наталкой. Глядя на них, потянулись остальные.

— Строй касается только военных, — заметил лейтенант.

Но дед сурово остановил его:

— А нам куда же? Теперь все военные.

Лейтенант подступил ближе:

— Правильно, Митрич, — все военные. Все, кому дорога Родина, сегодня взялись за оружие… Родина приказывает нам остановиться. Наше место, здесь.

— Что-о? — вырвалось у Зубова. — А говорили — до Сухуми…

Головеня глянул на него в упор:

— Приказ не обсуждают. Предупреждаю: за нарушение уставов, за попытку покинуть боевой рубеж будем судить по всей строгости военного времени.

Зубов угрюмо опустил голову.

К Орлиным скалам нельзя подойти незамеченным. К ним вообще нет скрытного подхода с севера. Каждый, кто попытался бы пройти, непременно должен ступить на открытую каменную площадку, на пятачок, с которого некуда свернуть: слева гранитная стена, справа — пропасть. И попасть под губительный огонь защитников перевала.

Лейтенант назначил ефрейтора Подгорного командиром стрелкового отделения. Командиром пулеметного расчета стал Донцов, в расчет вошли Черняк и Зубов.

Рядом с пулеметчиками — наблюдательный пункт. Чуть пониже, под скалой, — штаб.

Утром, подозвав к себе Митрича, Донцова и Пруидзе, лейтенант долго беседовал с ними. О чем они говорили, никто не знал, но все понимали — было важное совещание.

Немного погодя, Митрич отозвал внучку в сторону и очень строго и таинственно сказал:

— Ты, значит, остаешься, а мы уходим.

— Куда?

— На кудыкину гору, — нахмурился дед. — По военному времени спрашивать не положено, вот что. А тебе говорю, чтоб знала: вернусь. И курносого этого остерегайся, о котором рассказывала, Зубова, значит. Не лежит у меня к нему душа!..

Солдаты, собравшиеся в поход, топтались на месте, поджидая старика, а он будто нарочно тянул время. Наконец простился с внучкой, пожал руку лейтенанту и сказал, будто слово с него взял:

— На тебя оставляю Натаху-птаху. Ты, командир, гляди!

Только после этого Матвей Митрич вернулся к солдатам и, вскинув винтовку на ремень, повел их вниз по тропе. По той самой тропе, по которой всего два дня назад шли сюда. Замыкающим уныло брел Пруидзе: не хотелось ему возвращаться назад.

Егорка рванулся было вслед за дедом, но тут же остановился, услышав окрик лейтенанта:

— Отставить!

Ничего не поделаешь, теперь и он, Егорка, не может ослушаться: он теперь тоже военный, И лишь надул губы, взглянув искоса на командира. А тот, улыбнувшись, поманил Егорку к себе, о чем-то заговорил, обняв за плечи, и мальчишка, соглашаясь, закивал головою, а потом даже подпрыгнул от радости.

Наталка задумалась над словами деда. Невольно вспомнила тот вечер в Выселках. Дед прав: Зубов опять поглядывает на нее. И взгляд у него какой-то бегающий, вороватый.

Эти мысли привели ее к Головене.

— Можно к вам? — спросила она, не дойдя три шага до места, где он сидел и что-то писал.

— А почему нельзя? — поднял голову лейтенант и приветливо улыбнулся.

Наталка осмотрелась по сторонам и, присев на камень, тихо заговорила:

— Еще тогда хотела узнать… спросить хотела… Зубов, он ваш?

— Ну, как сказать. Конечно.

— А я думала… — она потупилась, не решаясь продолжать.

— Не понимаю, — насторожился Головеня. — Говорите, что же вы?..

— Боюсь.

— Это кого же боитесь? — удивился лейтенант.

Она поджала под себя ноги, обхватила колени руками:

— Приставал он ко мне, вот что… Еще там, в Выселках, когда вы ушли… Стрелял.

— Стрелял?

— Серка хотел убить… Я его, Сергей Иванович, сразу узнала, как только к костру подошел… Неужто наши, советские, так могут?

Командир задумался. Сказать ей, что у самого не лежит сердце к Зубову, — нельзя: солдат. Но проверить его надо. И чтоб отвлечь девушку, заговорил о другом.

— Очень хорошо, что вы пришли, Наташа! Думаю назначить вас санитаркой… нашим доктором.