Александр Лозневой - Эдельвейсы — не только цветы

Пожелав раненым быстрого выздоровления, генерал ушел.

— Кто это был? — спросил Сергей, когда генерал скрылся за дверью.

— А ты что, не знаешь? — удивился политрук, сосед по койке. — Это же командующий.

— Леселидзе?.. Что ж ты раньше не сказал!

— А зачем?

— Чудак, ей-богу, — нервничал Головеня. — Да если бы я знал, что он командующий армией, я бы совсем о другом поговорил с ним. Там, в горах, нужны минометы. Нужны немедленно, сейчас же!

— Да, конечно, минометный огонь, как сказал поэт, — самый главный сабантуй, — согласился политрук. — Немцы вон как используют это оружие: без него в горах ни шагу. Под такой огонь я и попал на перевале. Знаешь что, Серега, напиши командующему. Так, мол, и так, мы, фронтовики, считаем, — политрук задумался и, вздохнув, добавил: — Эх, если б тогда, в начале, минометы!.. Да мы бы их, фрицев… Так и напиши.

Кутаясь в плащ-палатку, Алибек топтался на месте: чертовский ветер пронизывал до костей. И если бы только ветер! С ночи в который раз срывался дождь. Частый, холодный и такой нудный. Станешь под дерево — каплет. Заденешь плечом — вода, как из ведра. Ни обогреться, ни обсушиться негде. Спрятаться бы в какую-нибудь расщелину, укрыться. Но как уйдешь от немцев? Такие же мокрые, унылые, как бездомные псы, молча слонялись гитлеровцы. Жались к деревьям, не находя пристанища. Жечь костры запрещено. А вырыть землянку не так-то просто: где ни копни — камень. Да и времени на это не хватит. Хардер поторапливал батальон, не давал ему застаиваться на одном месте. Не успеют солдаты обжиться, как опять — вперед. Хардер торжествовал: русские оставили Орлиные скалы, отступают. Как же упустить такой момент. Если так пойдет дальше, то его батальон, пожалуй, одним из первых пробьется к морю.

Алибек не понимал по-немецки, но, слушая разговоры солдат, уловил часто повторяющееся слово «Сухуми». Да, до Сухуми уже недалеко. Но зачем Алибеку этот город? На пути его родное селение — Сху. Скорее бы добраться. Там хозяйство, жена… И в то же время, как мышь стенку, грызла беспокойная мысль: в Сху русские войска. Они ждут подхода фашистов. Там наверняка будет бой. Что станет с домом? С женой?.. Он знает, что немцы, как правило, поджигают строения, уничтожают скот… Стоит ли вести их? Легко сказать — не стоит, а попробуй не поведи: у них одна мера — расстрел. Да и что из того, что он откажется, они и без него найдут дорогу.

И опять смирился со своей судьбой Алибек.

Порой ему казалось, что вообще не дойдет домой. Этот Хардер убьет его где-нибудь в горах, как убил на днях ефрейтора. У того в кармане оказалась русская листовка-пропуск — причина веская… Да он и без причины убьет.

И еще мучает Алибека неясность. Немцы говорят, что Красная Армия разбита, что в России почти не осталось солдат. Кто же тогда оказывает им сопротивление? Кто закрывает дорогу на Сухуми? На Дону, откуда ушел Алибек, Красная Армия как бы растаяла, а тут, в горах, возродилась снова. Он своими глазами видел, сколько немцев полегло под Орлиными скалами! И все-таки русские отступили… Ох, нелегко разобраться. Больше всего тревожит одна главная дума: правильно ли он сделал, согласившись стать проводником? Что его ждет впереди?..

Но, с другой стороны, немцы завоевали много стран, много всяких народов покорили. Сейчас они на Кавказе. Скоро, сказал Хардер, падет вся Россия… Пожалуй, пока надо идти с немцами. А если что — изловчиться, мешок за плечи и в горы!.. Он знает такие места, где кроме него пока никто не бывал. Там можно и поселиться: до конца дней не найдут.

Все эти дни Алибек находился при штабе. Его сносно кормили, порой даже давали вино, которое называли шнапсом. Все вроде как надо. Одно не нравится — ему не доверяют, следят за ним. Особенно этот рыжий ординарец. Пошлет за водой, а сам как пес сзади, и в руках у него автомат… А глаза так и бегают.

Алибек снова думал о доме, о жене. Нет, что ни говори, — приятно вернуться домой. Считай, больше года не был. Как там, сберегла ли жена скот?

В мирное время ему не пришлось служить в армии. Он стал солдатом на втором месяце войны. Трудно было вначале. Сидя в окопе, не раз задумывался, как избавиться от всего этого. Намеревался даже прострелить палец на руке, чтобы уйти с передовой. Слышал, надо через котелок с водой — ожога не будет. Самострелов только по ожогам и узнают. Все продумал, а решиться не мог.

Потом началось отступление. Как-то вернулся с линии связи и не застал штаба на месте: снялся, видать, поспешно, о чем можно было судить по оставленной повозке и раненой лошади, которая паслась тут же. Алибеку стало не по себе. Поправил катушку за спиной и, оглядываясь, торопливо пошел к оврагу, где расположилась кухня. Но и там никого не было. Сам виноват, ведь ему же передавали — скорее!..

Выйдя из оврага, неожиданно увидел немцев. Как бешеные мчались они на мотоциклах. Скрылся в кустах и только тогда понял — тяжелая катушка больше не нужна.

Шел по ночам, держась подальше от дорог. На день устраивался в лесочке или овраге, а то зарывался в стог сена. Думал выбраться из вражеского тыла, разыскать свой полк. Да где там! Больше всего боялся попасть в плен. Семь ночей шел, а вокруг все немцы. На восьмую вышел из кустарника — тишина. Ни гитлеровцев, ни своих. Напился молока на хуторе и пошел к югу, к горам, к дому…

Нет, Алибек не считал себя виноватым: отступление начал не он. Но все больше задумывался над своей судьбой. Хардер сказал, что назначит старостой. Хорошо ли это? Конечно, если служить немцам — не обидят… Заживет в довольстве, в сытости. Кроме службы, свое хозяйство — птица, скот. Быть старостой даже лестно. В его руках власть: как захочет, так и сделает, что скажет, то и будет. Это щекотало его самолюбие, но Алибек и побаивался: в селении есть коммунисты, комсомольцы. Да разве только они? А члены правления, депутаты, активисты… Не захотят они старосты. Но как это не захотят? Там же будет комендант. Будут солдаты… И привиделось: живет он в новом доме, полы, стены в коврах. У жены — шелковые платья..

— Алибек, швайн! — послышался голос ординарца. — Быстро пшел! Гауптман зовьет!

Алибек согрелся, сидя под деревом, и ему не хотелось вставать, но, услышав приказ, вскочил, одернул пиджак.

— Шнель! Шнель! — забубнил ординарец.

Подведя горца к землянке, немец ощупал его карманы и, хлопнув по спине, втолкнул внутрь. В землянке тепло, горит плошка. За небольшим походным столиком сидит Хардер и запивает бутерброды вином. Увидя вошедшего, налил стакан, прикрыл бутербродом:

— Прошу, господин Алибек.

Горец удивился: такого еще не было. Сам командир батальона пригласил его в гости. Он сперва даже растерялся.

— Пей, — сказал капитан, подвигая стакан.

Придется выпить, — решил Алибек, взглянув на Хардера.