Павел Мусьяков - Подвиг тридцатой батареи

Однажды к станции Биюк-Сюрень ночью подошел эшелон с боеприпасами. Об этом сообщили два корпоста — выносной, в тылу противника, и постоянный, которым командовал Репков. Не успел поезд остановиться, как на него посыпались снаряды. Вагоны загорелись, паровоз взорвался от прямого попадания, а потом начали рваться боеприпасы. Это было слышно даже в Севастополе. По данным журнала боевых действий дивизиона, на уничтожение этого поезда израсходовали всего шестнадцать снарядов.

Первые дни боев за Севастополь были для батарейцев особенно жаркими. Полевая артиллерия Приморской армии еще не пришла с Южного берега Крыма. Кораблей в бухте было мало, к тому же у них были в это время другие цели. Поэтому Тридцатая и Десятая батареи при поддержке зенитных батарей держали под обстрелом большой участок фронта.

Вот краткая выписка из журнала боевых действий Тридцатой батареи за 4 ноября 1941 года:

«8.49. Один выстрел по кургану Таш-Оба.

14.34. Пять снарядов — по тяжелой батарее противника. Батарея замолчала.

14.55. По наступавшей пехоте и минометной батарее — 19 шрапнелей. Батарея подавлена, наступление приостановлено.

16.36. По балке Коба-Джигла — 6 снарядов.

19.10. Заградительный огонь по шоссе Симферополь — Бахчисарай и по железной дороге в районе хутора Кефели — 21 снаряд. Рассеяно до батальона пехоты.

22.00. Шесть фугасных снарядов по пехоте.

23.04. Шесть шрапнелей по пехоте».

Семь огневых налетов в течение суток. А какие разнообразные цели!

Один выстрел по кургану. На нем стояло тяжелое орудие, стрелявшее по городу «беспокоящим огнем». Немцы расставляли эти орудия по одному, чтобы в случае накрытия нести меньше потерь. Орудийный расчет, выпустив снаряд, залезал в окопчик и курил пять — десять минут, потом новый выстрел и опять перерыв… Наблюдатель корпоста заметил короткую вспышку, точно засек ее место и сообщил Александеру. Через несколько минут прогремел одиночный выстрел, снаряд разорвался точно в районе фашистского орудия, и больше с этой высоты не стреляли.

Для чего понадобились шесть шрапнелей? В краткой сводке боевых действий сказано просто: «По пехоте». Это означало, что зоркий наблюдатель корпоста заметил в лощине передвижение такой группы фашистских пехотинцев, которая заслуживала шести двенадцатидюймовых шрапнелей.

Через день — накануне годовщины Великой Октябрьской революции — в сводке говорится, что по высоте 248,8 батарея выпустила двадцать фугасных снарядов. Двадцать снарядов для Тридцатой означали уже более важную цель, чем группа пехотинцев. Возможно, на высоте был командный пункт вражеской части.

В первые дни боев легковая машина батареи с четырьмя краснофлотцами везла аккумуляторы на наблюдательный пост № 12. Машину в упор обстреляли фашистские автоматчики, забравшиеся в тыл наших передовых частей. Тяжело раненные бойцы пытались отстреливаться, но силы были неравными, и все четверо погибли.

А когда батарея стреляла по окраине Бахчисарая, где остановилась фашистская автоколонна, комендоры группы подачи писали на снарядах: «Это вам, подлецам, за смерть четырех боевых друзей».

Лейтенанту Репкову нередко приходилось корректировать огонь в таких условиях, когда жизнь бойцов поста висела на волоске. Не раз случалось отстреливаться от наседавших врагов или вызывать огонь на себя. Однажды два немецких батальона при поддержке восьми минометов и десятка тяжелых пулеметов двинулись в наступление по Бельбекской долине. Репков точно засек координаты немцев и сообщил данные на батарею. Первым же пристрелочным снарядом случайно угодили в минометы и вывели их из строя. А потом уже не случайно стали класть шрапнели так метко, что из двух батальонов спаслось едва ли больше двух рот. Немцы вскоре опомнились и снова двинулись в атаку, но Репков опять вызвал огонь батареи, и атака фашистов захлебнулась. Три раза в этот день огонь Тридцатой наносил урон врагу.

Лейтенант Л. Г. Репков (1941 год).

После того как Приморская армия вошла в Севастополь, ее артиллерия стала взаимодействовать с батареями береговой обороны. На Северной стороне стоял прославленный артиллерийский полк полков, ника Богданова, который много раз стрелял по врагу, пользуясь корректировочными постами Тридцатой батареи.

С наступлением холодов немцы стали размещаться в деревнях. Они привыкли воевать «с комфортом» и не хотели сидеть в сырых и грязных окопах или землянках. Учитывая это, наше командование приказало нанести удар по деревне Дуванкой. Налет береговых и армейских батарей должен был быть внезапным и массированным. С высоты, где размещался стационарный корпост Репкова, заметили, что утром в деревню вошли восемь танков и около десятка транспортеров. Под деревьями и маскировочными сетями стояло много грузовых автомашин и конных повозок. Видимо, они появились там ночью. Блестящее знание местности помогло нашим наблюдателям разгадать несложную хитрость немцев.

Корректировщики двух дивизионов полка Богданова прибыли на корпост и связали его проводной связью с дивизионами. Пристрелка заняла не больше минуты, а затем десятки стволов перешли на поражение. Деревня потонула в дыму и пыли. Фугасные снаряды Тридцатой батареи разваливали сразу по два — три дома. Большой урон наносили врагу и армейские пушки. Их снаряды были поменьше калибром, но их было в несколько раз больше.

Из восьми танков уцелело только три, остальные сгорели, из многих десятков автомашин и повозок немцы уберегли лишь единицы. Людские потери на расстоянии учесть было трудно. Партизаны позже говорили, что гитлеровцы после этого целый день занимались похоронами. И действительно, на второй день после обстрела на этом участке фронта противник не проявлял активности.

Прошло много лет, но корректировщики батареи и теперь с любовью и уважением вспоминают своих подчиненных — краснофлотцев и старшин.

— Краснофлотец Шимко обладал редкой находчивостью, выдержкой и способностью не теряться в любой обстановке, — рассказывает полковник Репков. — Были такие схватки с автоматчиками врага, в которых только находчивость и умение Кунтыша, Архипова, Шимко и других бойцов спасали наше положение. Под огнем вражеских минометов корректировщики работали спокойно и сноровисто, словно на учении. Однажды ночью мы оставили Шимко сторожить наш недолгий сон. Было довольно прохладно, а огня зажигать нельзя. Устроились в какой-то старой канаве на кучках бурьяна и задремали. Вдруг слышим взрыв, свист осколков и неистовую ругань Шимко. Бросились на звук взрыва, а там стоит Шимко и ругается. Оказывается, он решил побегать вокруг куста, чтобы согреться. На поясе у него всегда болталось несколько гранат. Веткой дубового куста зацепило за чеку, и граната зашипела. Растеряйся Шимко — и собирали бы мы его по частям. Но он успел сорвать гранату, швырнуть ее в сторону и лечь на землю. За эту оплошность мне хотелось его крепко «вздраить». Но, разобравшись, как было дело, решил все же не наказывать. Человек спасся благодаря ловкости и находчивости. Стоило ли после этого его наказывать? Шимко пришел ко мне из башни. Очень понравился мне этот коренастый и подтянутый боец с немножко озорными глазами. Спокойного, рассудительного Кунтыша я взял от Андриенко из пятой боевой части. Телефониста Письменного — из подразделения связи. Все они сами попросились в состав корпоста. Очень я был доволен также своим заместителем старшиной первой башни Лысенко. Это был волевой человек, храбрый и умелый, мастер на все руки. Любой из них готов был с честью выполнить самое трудное и опасное поручение. И выполнить с душой. Восемнадцать лет прошло с тех пор, а я никак не могу забыть своих боевых друзей — корректировщиков. Чудесные были люди, — с волнением говорит полковник Репков.