Лев Софронов - На войне я не был в сорок первом...

Девушка обвела нас своими туманными глазищами, глу­боко-глубоко вздохнула и сказала:

— Взяли...

— Врешь! — крикнул я.

— Нет, не вру. Я ведь радистка. Даю на ключе сто восемь­десят знаков в минуту. Так-то вот, мой маленький, но ехид­ный дружочек.

Она спутала рукой мои волосы, свистнула по-мальчишечьи и помчалась к выходу.

— Ра-а-дист-ка! — уважительно прошептала очередь.

В кабинет вошел Мишка. Я тихонько приоткрыл дверь, что­бы хоть что-нибудь услышать. Но ее тут же прикрыли изнутри. Часовой у них там, что ли? Нельзя уж поболеть за друга. Я снова приоткрыл дверь, и ее снова прикрыли. Подумаешь, бдительные какие. Так вам шпион и придет в горком комсо­мола. Мы бы его тут мигом связали. В этих очередях — все свои. Комсомольцы-добровольцы. Сюда бы хорошего художни­ка. Картина бы получилась на большой.

В ожидании Мишки я слонялся по коридору, разглядывая плакаты. «Родина-мать зовет!», «Что ты сделал для фронта?», «Все силы — на разгром врага!»

Тот дяденька на плакате, который спрашивал, что я сделал для фронта, тыкал прямо в меня большущим пальцем и вы­ражал своим взглядом сомнение, что я на что-нибудь способен. Я подмигнул ему дружески. Не сомневайся, мол. Кое-что и я сделал. И еще сделаю.

И тут вышел Мишка. Он кусал губы, и лицо его было в красных пятнах. Все было понятно без слов. Я пошел за ним по коридору, на ходу придумывая слова утешения.

На улице Мишка сказал:

— Заметили, дьяволы, что подчистил. Сразу дали от ворот поворот.

— Через лупу смотрели?

— Какая там лупа! У них глаза почище рентгеновских лучей.

Он приостановился.

— А может, Леш, не заметили? Специальностью-то моей они поинтересовались. Токарь, говорю. «Ну и точи, говорят, снаряды. Будешь нужен — позовем».

— Конечно, не заметили! Подделочка у нас — будь здоров и не кашляй. Идеальная.

— Придется через военкомат действовать, — задумчиво ска­зал Мишка, — может, в военкомате не так строго. Только ты со мной не ходи. С тобой попасть впросак недолго.

Андрейке стукнуло шестнадцать. В этот день он перешагнул какую-то невидимую грань, отделяющую нас, подростков, от взрослых. Теперь он мог спокойно смотреть все фильмы, на которые мы, дети до шестнадцати лет, не допускались. Он мог отращивать усы, мог влюбляться и ходить с любой девушкой в кино даже на последние сеансы.

Мы с Воронком долго ломали головы: что бы ему подарить в такой необыкновенный день рождения? Подарок, разумеется, тоже должен быть необыкновенным. Мы купили Андрейке при­бор для бритья. Купили станочек для лезвий, кисточку и все необходимые чашечки и стаканчики. Мы достали на толкучке десяток заграничных лезвий. Горделивый матадор на обложке упирался одной рукой в бок, а в другой держал шпагу, готовясь пронзить разъяренного быка. Этим, видимо, подчеркивалось, что лезвия ничуть не тупее матадорской шпаги.

Но этого нам показалось мало. Мы переглянулись с Ворон­ком и прочли в глазах мысли друг друга. Сашка сказал:

— Что мы, одними сухарями не обойдемся, что ли?

— Действительно, — сказал я, — на день рождения все вре­мя было принято дарить шоколад. Никто же не виноват, что война поломала этот обычай. А мы вот подарим, несмотря на войну!

Мы достали плитку «Золотого ярлыка» и проверили, не по­ломалась ли она. Плитка была целехонькой. Словно только-только вручил мне ее Виктор...

Сашка перевязал наши подарки шелковой ленточкой, вы­прошенной у кого-то из девчонок. Получилось очень красиво. Мы накрыли подарки газетой и завалились на свои койки.

Андрейка вошел в комнату, на ходу вытирая лицо поло­тенцем. Наши безмятежные позы подействовали на него, как на быка красная тряпка матадора.

— Красавцы! — язвительно сказал Андрейка. — Нет, чтобы хоть в этот день самим позаботиться о чае!

— Именинник не должен ругаться, — рассудительно сказал Воронок, — именинник должен беречь свою нервную систему...

Андрейка огрел его полотенцем. Воронок и не пошевель­нулся.

— Чай под газетой, Андрюша, — сладким голосом сказал я.

— То-то же, — сразу размякнув, проговорил Андрейка. Мы с Воронком одновременно повернули шеи на девяносто градусов. Андрейка не спеша расправил складки на брюках, заглянул в зеркальце, ожидая, наверное, хоть сегодня увидеть на своих щеках мужественную щетину.

— Симпатичный юноша, — девчачьим голосом пропищал Сашка, — разрешите с вами познакомиться?

Именинник запустил в него своей подушкой и подошел на­конец к столу. Он поднял газетный лист и ахнул. Мы соско­чили с коек и принялись исполнять какой-то дикий танец. Анд­рейка сграбастал нас своими сильными ручищами и завертел, как на карусели. Он отпустил нас лишь тогда, когда мы оба взмолились о пощаде.

Мы уселись втроем за праздничный стол и налили в круж­ки кипятку без заварки.

— Сегодня пойдем к тетке, — благодушно сказал Андрей­ка, — надо забрать у нее мои метрики. Паспорт без них не вы­дадут. Так что заварочкой разживемся.

Он разделил шоколад на три части, и мы начади грызть его так, словно это была наша повседневная пища. Мы чувство­вали себя, как боги. Мы прихлебывали шоколад кипяточком и рассуждали о всякой всячине.

— Знаешь, Зойка Голубева на тебя заглядывается, — как взрослый взрослому, сообщил я Андрейке.

— Шутишь? — вспыхнув, спросил Андрейка.

— Совершенно серьезно, — сказал я, — она с тебя глаз не сводит, когда ты проходишь мимо.

— Враки, — сказал Воронок и поперхнулся кипятком, — Зойка на него и не смотрит.

— Может, она на тебя смотрит? — полюбопытствовал я. Во­прос мой был для Сашки как укол шпаги.

— Ни на кого она не смотрит. Не такая это девушка, что­бы пялить глаза, как твоя Раечка Любимова, — уколом на укол ответил Воронок.

— Один — один, — подытожил Андрейка, — боевая ничья.

На этот раз мы шли к тетке без аккордеона. Сашка сказал, что Лука Демьяныч и Андрейкина тетка — хорошие фрукты и без музыки. Что он предпочитает играть кому угодно, только не им.

— А от обеда ведь не откажешься? — спросил я.

— Кто же в военное время отказывается от обеда? — уди­вился Сашка моему наивному вопросу. — Дают — бери, бьют — беги.

Но напрасно мы рассчитывали на именинный обед: тетка опаздывала на работу. Она сунула Андрейке ключи и наказала:

— Будешь уходить — положишь их под половичок в кори­доре. А метрики твои — в верхнем сундуке. Придет Лука Демьяныч — дашь ему котлеты покушать. А сами ешьте кашу. Она с маслом. Да Луке Демьянычу оставьте.

За опоздания на работу в то время наказывали строго. Тет­ка вылетела из квартиры, как пушечный снаряд.

Каша была пшенная. После шоколада она показалась нам не очень вкусной. Мы ели ее без вдохновения. Луке Демьянычу осталось больше половины.