Лев Софронов - На войне я не был в сорок первом...

— Васильков просил тебя зайти к нему на днях. С аккор­деоном. Если у тебя, конечно, будет время. Чтоб поиграл...

— О чем речь? — обиделся Сашка. — Сам приду и поэта вот нашего прихвачу. Для компании.

— Ну и чудесно! Раненые очень хвалят девочек из вашего училища. Они дежурят у нас по вечерам. Книги читают, письма за красноармейцев пишут. Славные девочки!

— У нас плохих не бывает, — горделиво сказал Сашка.

— А вы просто очаровали всех, —обратилась сестра к Миш­ке Румянцеву.

Она сказала ему «вы». Значит, мы с Сашкой были в ее гла­зах обыкновенными детьми? А может быть, преклонение перед Мишкиным голосом заставило ее сказать «вы»? Кто знает...

— Я тоже буду приходить к вам, — пообещал Мишка.

Но через два дня его уже не было в нашем училище...

Мишка погиб под Можайском. Он обманул военкома и по­гиб шестнадцати, а не восемнадцати лет, как уверяли подделан­ные им документы. Он подбил один фашистский танк, а второй танк проутюжил окопчик, в котором с противотанковым ружьем сидел наш Мишка. Он не успел получить ни медали, ни ордена.

Его похоронили в братской могиле посреди березовой рощи. Я был на этой могиле спустя год... Странная это была роща. Казалось, не уцелело ни одного деревца. Снаряды сокрушили все вокруг. Надломленные березы прикрывали кронами ворон­ки. Деревья словно кланялись братской могиле. Была роща, и не стало рощи...

В этом году я снова побывал в тех местах. И не узнал их. Голенастые березки стояли вокруг могилы в зеленых весенних косынках. Я не сразу догадался, в чем дело. Потом понял, что погибшие деревья дали жизнь новой молодой поросли. И моло­дая роща была ничуть не хуже той, прежней...

... Мы возвратились в общежитие голодные, как черти. Воронок принялся вышагивать по комнате, свирепо поглядывая на безмятежно спящего Андрейку.

— Кто спит — тот обедает, — изрек он с философским видом.

Потом он проверил, на месте ли мешочек с нашими сухаря­ми. Были у нас любители пошарить по чужим комнатам.

Он шуршал сухарями, и у меня сразу оказался полный рот слюны.

— На месте сухарики! На месте наш НЗ. Дней на пять хватит, а?

— Перестань трясти ими! Они же крошатся от этого...

— Гм... Слушай, а что, если мы крошки — того... Отде­лим, от сухарей?

— Давай! — обрадованно согласился я и спустил ноги на пол.

Увы! Крошек оказалась малюсенькая пригоршня. Мы только раздразнили аппетит.

— Вот эти два вроде плесневеть начинают, — озабоченно сказал Воронок, разглядывая довольно крупные сухари.

— Долго ли плесени завестись, — поддержал его я, хотя совершенно не видел ее на сухарях.

— Давай мы их того, а? А то еще отравимся по пути на фронт?

Я не стал убеждать его, что испорченными сухарями с та­ким же успехом можно отравиться и сейчас, и молча поставил чайник на плитку.

Воронок положил на стол «подозрительные» сухари, а мешо­чек тщательно завязал и снова прикинул на руке:

— Дня на четыре хватить? Как думаешь?

— Человек вообще может жить без пищи больше месяца, — с ученым видом сообщил я, — он живет этот месяц за счет своих жировых отложений.

— Да? — удивился Сашка и стал щупать ребра. — А если их нет, этих самых отложений?

— Тогда, конечно, меньше. Но жировые отложения есть у каждого человека. Просто ты не там щупаешь.

— А! — озарило Сашку, но он, проверив, тут же грустно сообщил: — Там у меня тоже нет. Одни мослы торчат. Нет, брат мой, без сухарей все же не обойтись. Съедим эти два — и больше не прикоснемся к мешку.

Сухарики были что надо! Мы не стали их размачивать в кружках. Вот еще — портить все удовольствие. Проглотишь — и не заметишь. Нет, мы отгрызали их понемножку, растирали на зубах и, насладившись в полную меру, запивали кипятком сухарную кашицу.

— А знаешь, — сказал Воронок, — там, в госпитале-то, греч­невая каша с мясом была... Я сразу учуял. Гречка, она пахнет по-особому. С овсянкой ее запаха не сравнить. Гречка с туше­ной свининой. Мечта!

— Жалеешь, что отказался от приглашения? Цветы тебя уже не устраивают?

—Нет, почему же... Цветы — это хорошо. Только они ведь несъедобные. А отказались мы правильно.

Мы засыпаем как убитые. Не часто выдается спокойная ночка. Может быть, завтра совсем не удастся поспать. Налеты на Москву участились...

Опять ночь расцвечена яркими ожерельями трассирующих пуль и осветительными ракетами. Мне кажется, что шагают над Москвой великаны на гигантских ходулях из прожекторных лучей. Шагают, натыкаясь на облака и аэростаты воздушного заграждения. Словно с завязанными глазами хотят поймать ма­ленький, юркий самолетик, похожий снизу на безобидного ко­марика. Вот один великан споткнулся о высокие дома, упал, уронив ходули в разные стороны... Но тут же снова поднялся, снова зашагал через крыши, догоняя товарищей...

Высоко-высоко над собой слышим с Воронком рокот мотора.

— Опять прорвался, чертов фашист, — говорит Воронок.

Он похлопывает рукавицей о рукавицу. Я знаю, о чем он думает. Он думает, что и сегодня будет тушить зажигалки. И может, его наградят медалью «За отвагу», как того паренька, портрет которого мы видели в «Пионерской правде». Но то­му пареньку просто повезло: не на каждую крышу зажигалки падают десятками. Ведь к Москве, как правило, прорываются лишь одиночные самолеты фашистов. Большинство из них из­бавляется от своего груза, не долетев до столицы.

Павлик и его товарищи в такие ночи тоже не дремлют.

Разрушений в Москве не так уж много. Заметно пострадала, правда, улица 25 Октября, ведущая к Красной площади. Но Кремль стоит по-прежнему на своем месте, как стоял сотни лет. Рвутся фугаски вокруг да около, а Кремль стоит и стоит, будто опоясан волшебным кольцом, проникнуть за которое не­возможно. Одна бомба попала в Большой театр, одна — разби­ла памятник Тимирязеву у Кинотеатра повторного фильма. Словно театры и памятники — излюбленные цели фашистов...

Памятник Тимирязеву восстановили быстро. Но вглядитесь повнимательнее в его гранитные плиты — вы и сейчас заме­тите щербинки, оставленные гитлеровской бомбой в сорок пер­вом году...

Наше училище — неподалеку от Курского вокзала. Ох как мечтали гитлеровские летчики парализовать этот вокзал! С него уходили на восток поезда с оборудованием заводов, эшелоны с эвакуированными. Вот почему на нашу долю почти всегда вы­падали веселенькие дежурства. Вот почему и рассчитывал Во­ронок, что медаль «За отвагу» от него не уйдет.

Неподалеку от училища — большая швейная фабрика. Ви­дим на ее крыше таких же дежурных, как мы. Там в добро­вольной пожарной дружине много девчат. В минуты затишья до нас порой доносятся их песни — протяжные, грустные.