Лев Софронов - На войне я не был в сорок первом...

Еще бы! Мы с Воронком начали обсуждать, кого можно при­влечь в подпольную группу, какие диверсии нам по силам, кто будет у нас старшим. Единогласно решили — Андрейка.

Он стукнул нас лбами и сказал:

— Фантазеры! Нина у нас будет старшей, понятно? Думаете, вы одни ломаете сейчас голову над всем этим? Умные люди, конечно же, предусмотрели все заранее. И еще неизвест­но, доверят ли нам быть членами подпольной организации.

— Не доверят — свою создадим! — сразу нашелся Сашка.

— Ишь ты, анархист какой, — засмеялся Андрейка.

Я решил не отставать от Федота Петровича ни на шаг, что­бы не упустить какого-нибудь важного момента. Вдруг при­везут винтовки и всем не хватит? Вдруг потребуются добро­вольцы на баррикады?

Ребята одобрили мое решение. Я слонялся за Чернышом, как тень, и, видимо, надоел ему до чертиков.

— Не знал, что ты такой прилипала, — сказал мне Федот Петрович.

Зазвонил телефон. Черныш снял трубку и долго слушал молча, легонько кивая головой.

— Понятно, товарищ Новиков, — сказал он в конце раз­говора, — все сделаем, как вы сказали, не беспокойтесь.

Он посмотрел на меня устало и спросил:

— Сидишь, значит? А мне вот только что сообщили, что всех ребят, живущих в общежитии, необходимо немедленно эвакуировать. Хоть пешком, но уводить из Москвы. Как ты к этому относишься?

— Нет, Федот Петрович, мы из Москвы никуда не поедем! Ни Андрейка, ни Сашка, ни я! Даже и не думайте.

— Понимаю. — Он наклонил седую голову. — Доходили до меня слушки, что вы с Воронковым на передовую бежать хо­тели. Сима вас подвела. Сказала мне вчера, что вы хлеба за ужином совсем не едите. Не иначе, говорит, как сухарями на дорогу запасаются. Доходили слушки!

Даже до него! Нет, плохие мы все-таки с Сашкой конспи­раторы. Туго придется нам в подполье.

— Грех беру я на душу, — сказал Черныш, — большой грех. Но так и быть — оставайтесь. Не верю я, что сдадут Москву! Не верю, хоть убей!

Я пулей выскочил из кабинета замполита и помчался к друзьям. Они выслушали мой рассказ молча. Если бывает день прощания с детством, то сегодня у нас был именно такой день. Мы почувствовали себя мужчинами. Мы почувствовали, что вот он пришел, час настоящего испытания. И мы посмотре­ли друг другу в глаза. И мы увидели, что каждый из нас к это­му испытанию готов.

Поворачиваю голову налево — ряд больничных коек, пово­рачиваю направо — тумбочка. Обыкновенная деревянная тум­бочка, а на ней совершенно необыкновенные вещи. Шоколад, лимоны, яблоки. Салфеткой прикрыта большая вареная курица. Сливочное масло, печенье, копченая рыба. Наверное, мне снит­ся сон. Во время войны такие «съедобные» сны бывали у каж­дого. Успевай наворачивать, пока не проснулся. Снились на­варистые щи, картошка в мундире, макароны с мясом. Даль­ше этого мое воображение не шло даже во сне. А тут — на тум­бочке— целый довоенный «Гастроном»! И еще — цветы.

Я протягиваю руку за яблоком и чувствую острую боль. Словно в тело мое вонзилась тысяча иголок. Рука бессильно па­дает. Нет, значит, это не сон. Значит, все это взаправду. Послед­няя бомбежка окончилась худо для меня. Иначе бы не лежал я в своей постели под хрустящей, накрахмаленной простыней.

— Хочешь яблочко, Лешенька? На кушай...

К моему рту подносят яблоко. Вижу молоденькую медицин­скую сестру. Глаза у нее ласковые, заботливые. Откусываю ра­зок и мотаю головой — не надо больше. Лучше пусть расскажет, что все это значит. Почему я окружен таким немыслимым изобилием? Неужели все больные питаются здесь так роскошно?

Нет, не все. Она советует мне лежать спокойно, а сама на­чинает рассказывать. Во-первых, ее зовут Маруся. «Очень хо­рошее имя»,— думаю я. А во-вторых, я, оказывается, буквально вернулся с того света. Мне повезло, что я попал в эту больни­цу. Потому что спасти меня могли только в ней. В других нет такой аппаратуры и нет таких врачей, как здесь. Врача, кото­рый делал операцию, я по праву могу считать своим вторым отцом. Его зовут Викентий Викентьевич.

«Как писателя Вересаева, — думаю я. — Вересаев тоже был врачом. Как и Чехов».

Викентий Викентьевич просиживал у моей постели целыми сутками. Вот-вот ожидался летальный исход.

«Чудеса! Значит, я чуть не полетел куда-то? Летальный... Красивое слово. Словно стрелу выпустили из лука». Тогда Ви­кентий Викентьевич сказал: «Пусть придут его отец или мать». Но оказалось, что у меня нет ни отца, ни матери. Тогда пришел товарищ Черныш. Такой седой, с палочкой. И он сидел у моей кровати целых два дня, заменяя самых близких родных. Он си­дел и молчал. Молчал и слушал, как я вел в атаку бойцов и ту­шил бомбы. Только я почему-то тушил не зажигательные бом­бы, а фугасные. И потом пел грустную песню. Такую грустную, что товарищ Черныш не выдержал и заплакал. Но и плакал он молча, чтобы не мешать мне. И она, Маруся, тоже плакала. «Какие все плаксы оказались, — подумал я, — я-то вот не плакал же».

И вдруг выяснилось, что у меня есть брат. Такой худень­кий, беленький. И он требовал, чтобы и его пропустили ко мне. Ему не разрешили, и тогда он устроил такой скандал, какого не было в больнице со дня ее основания.

Викентий Викентьевич надрал ему уши, но пройти ко мне все-таки разрешил. И этот худенький брат тоже слушал мои грустные песни. А потом я закричал: «По коням, гусары!» — и чуть было не свалился с кровати. Товарищ Черныш и тот, что назвался братом, вовремя удержали меня. Иначе я вряд ли когда-нибудь сел бы на настоящего коня.

Цветы мне принесла девушка. Ее звали Зоей. Она прихо­дила с таким симпатичным юношей. Молчаливый такой юноша и очень симпатичный. Удивительно, что он нашел в этой Зое. На вид она очень простенькая. Вообще Маруся заметила, что невзрачным девчатам достаются самые красивые парни. Очень удивительно, но почему-то в жизни бывает именно так.

Только ушла Зоя с этим чудесным парнишкой, как появил­ся в больнице юный чудо-богатырь. Чудо-богатырь притащил ку­рицу. Где он разыскал ее сейчас в Москве — известно ему од­ному да богу, в которого, кстати говоря, она, Маруся, не верит.

Но главные чудеса были впереди. Этот худенький, который назвался братом, посмотрел на курицу такими глазами, что она, Маруся, испугалась, как бы он не набросился на нее и не съел. Маруся подумала, что он здорово голодный. И вежливо пред­ложила ему пообедать в больничной столовой. Но худенький вдруг умчался куда-то и вернулся только под вечер. Он и при­нес все эти вещи, что лежат сейчас на тумбочке. Викентий Ви­кентьевич испугался, что этот беленький ограбил кого-нибудь. Очень уж редкие вещи он принес. Просто сказочные вещи. Но товарищ Черныш успокоил Викеития Викентьевича. Товарищ Черныш сказал, что все вы, ремесленники, ребята очень чест­ные. Тогда врач разрешил передать мне эти изысканные яства.