Лотар-Гюнтер Букхайм - Крепость

Грязное месиво из сажи, пепла и воды — скользкое как мыльная пена. И нигде нет воды, чтобы умыться: Всю воду израсходовали. Вижу полное воды синее, эмалированное ведро, но на воде плавают толстые хлопья сажи.

Бог мой, а на что похожа моя обувь?! Эта чертова грязь, эта жесткое, липкое месиво! Отвращение пронзает меня. Повязка на руке тоже совершенно грязная. Где же теперь я смогу получить новую перевязку?

Я, наверное, спятил, когда приказал лешему въехать в эту Богом проклятую ферму! Чувствую себя настолько скверно, что едва волочу ноги, с трудом переставляя их.

Весь мой скелет словно скован неведомой рукой. Или это мышцы тела так одеревенели? С трудом могу поверить тому, что больше не могу нормально передвигаться с этой моей жестко укрепленной на теле рукой. Удастся ли мне хотя бы добраться до «ковчега»?

Приходится тщательно выверять каждый шаг, чтобы выйти на наш драндулет.

И никто не должен видеть меня с трудом ковыляющим, спотыкающимся на каждом шагу!

Тут из парящего тумана выныривает Бартль. Тень за ним должно быть принадлежит лешему. Его вид, то, как он крадется с висящими вдоль тела руками, все напоминает мне скорее гориллу, чем человека. Бартль выглядит тоже так, будто из грязи вынырнул.

Мне противно смотреть на гориллу. Меня бьет дрожь при представлении, что у него на лице все еще может висеть собственная малафья, словно белые сопли.

Холодно. Мои зубы стучат как испанские кастаньеты.

Бартль не говорит ни слова. Он молчит так, будто полностью обессилел.

Добравшись до кабины, пытаюсь устроиться поудобнее, чтобы не травмировать руку.

Ладно, ну а теперь подвигаться с боку на бок и уложить левую руку на колени. Едва сдерживаюсь, чтобы не заорать от боли благим матом. Повернуть голову даже не пытаюсь — ни на сантиметр!

Еще никогда в жизни не испытывал более ужасного начала дня как здесь: Вовсе нет восхода солнца — темнота ночи просто переходит к серому, и затем серый постепенно становится слегка светло-серым. И лишь на востоке эта серость чуть светлее — всего на несколько штрихов.

Дым и туман смешиваются в мелких низинах. Эта смесь оказывается у меня на языке — без вкуса, без запаха: С силой кашляю, чтобы освободиться от нее, но с каждым последующим вдохом черпаю его снова и снова.

Какого черта я все еще участвую в этом безумии?! Эти проклятые сволочи, куда только они привели нас! Я не найду теперь никого из моих друзей. Они все мертвы или заключены в концлагерь. В Хемнице всех переловил черный «ворон». В Мюнхене у меня все сожжено. Все-все катится к черту!

«Ковчег» стоит, слава Богу, мордой в направлении нашего бегства. Бартль втискивается, слегка ругаясь назад, и мы трогаемся.

И в этот момент по нам сзади открывают огонь. Развлекаются они так что-ли? Эти парни точно спятили!

— Только бы не попали в колеса!

Едем зигзагом, с заносом. Камни высоко брызжут из-под колес. Вскоре оказываемся вне обстрела.

Должен ли я сейчас приказать остановиться и обматерить «кучера» на чем свет стоит? Вздор! Без «кучера» мы оказались бы в еще более трудном положении. Решаю ничего не делать.

Нас долго обучали искусству притворяться, слишком долго…

Должно быть, я задремал и здорово пугаюсь, когда «ковчег» вдруг останавливается.

— Что случилось? — спрашиваю из глубокого полузабытья.

Бартль отвечает:

— Опять прокол шины, господин обер-лейтенант.

И голос его звучит довольно уныло.

Подтягиваюсь правой рукой и с трудом выбираюсь из «ковчега».

Ночью выпала обильная роса, трава влажная и парит. Стоим в ложбине: Она лежит как река меж высоких, срезанных наискось берегов. Местность мне совершенно не нравится. Здесь мы представляем собой прекрасную цель, которую можно обстреливать с обеих сторон.

И вдруг меня словно током пронзило: На этот раз простой заменой колеса мы не отделаемся. Пробоина в запасной шине до сих пор не залатана. «Кучер» должен был ею заняться… Бартль и «кучер» стоят, опустив руки: на этот раз прокол колеса слева сзади.

— Ну, давайте, принимайтесь за дело! — командую им. Но ни один не двигается. Тогда громко говорю:

— Или вы хотите подождать, пока снег выпадет? — пытаюсь тупо сострить.

— Домкрата нет! — отвечает Бартль странно звучащим хриплым голосом.

— Позабыли при последней аварии, — выпаливает «кучер».

Застываю на месте от услышанного, пока не понимаю, что сейчас было сказано.

— Вы уверены?! — восклицаю недоуменно.

— Да, он там, пожалуй, остался, господин обер-лейтенант. Было уже достаточно темно, — робко отвечает Бартль.

— Остался! Остался! — передразниваю Бартля с яростью. — Вы совсем охренели?!

Понимаю, что теперь мы без этого чертова домкрата оказались в крайне трудном положении. Вот засранцы! Оба даже одной извилиной не пошевелили, чтобы упаковывать домкрат! А без этого, вроде чепухового инструмента, мы оказались в полной жопе: Нам никогда не поднять эту тяжелую машину без домкрата…

Хочется кричать, орать, топать ногами — все сразу. Но вместо этого лишь пристально всматриваюсь в серый, легкий, утренний пар: Кладбищенское настроение.

Что же делать?

Куда ни кинь взгляд нигде ни домишка. Откуда может прибыть помощь?

Руки Бартля беспомощно висят вдоль тела, а он лишь беспомощно пялится на меня. Взгляд побитой собаки.

Но есть ведь что-то, что должно нам помочь?!

Мы же не можем оставаться здесь до конца наших дней и просто считать ворон!

Какая нелепость! Из-за автомобильного домкрата, какого-то сраного автомобильного домкрата, мы не можем ехать дальше! И местность с каждой минутой нравится мне все меньше.

— Дерьмо проклятое! — сыплю громко проклятия. — Мы все же должны суметь как-нибудь поднять эту колымагу!

— Рычагом! — предлагает Бартль.

— У Вас есть в запасе?

— Я думаю, можем соорудить с помощью бруса и большого камня — а потом подложить и поднять длинным плечом…

— Ну и где взять этот брус? Где Ваш большой камень? — резко отвечаю ему и готов заорать от боли.

Что за идиотский диалог! Ничто иное, как бестолковый треп, а в результате мы ни на йоту не продвинулись в ремонте.

Раздается голос «кучера»:

— Тута вот валяется така рогатка — или как-то так, как моя мамаша называла эту штуковину — а вон тама лежит еще одна…

«Кучер» протягивает мне один из искусно выпрямленных стальных треугольников с острыми углами.

У меня возникает такое чувство, будто я получил теперь еще и удар под коленки.

Так как нигде не видно ни пня, ни большого камня — вообще ничего подобного поблизости, то я просто бессильно опускаюсь на землю, у обочины.

То, что мы пробили колесо именно в этой ложбине, не может быть случайностью — не простой случайностью, если эти чертовы убийцы участвуют в смертельной игре против нас.