Николай Личак - Так совершается подвиг

— Куда… вас?

Перочинным ножом он распорол рукав, стал осторожно приподнимать руку:

— Больно?

— Ни-че-го, — сквозь сжатые зубы ответил я.

Филиппов, ловко бинтуя руку, говорил:

— Ну там все уже кончено! Пушки взяли, миномет. С полсотни фашистов там было…

А у нас как?

— Убитые есть, раненые…

Филиппов подвязал мне руку, помог подняться, и мы пошли назад, к дороге. Туда с опушки леса тянулись группами артиллеристы, жестикулируя руками. Человек шесть тащили маленькую противотанковую пушку.

В колонне царило оживление. От машины к машине сновали шоферы, заливали в баки бензин, заводили моторы. Отовсюду доносились веселый шум и громкие голоса. Какой-то сержант, собрав группу бойцов, показывал добытый в бою новенький немецкий автомат.

Остававшиеся в колонне с завистью посматривали на обстрелянных, получивших боевое крещение, наперебой угощали героев дня папиросами, консервами, сладким литовским ликером. Помогали фельдшеру и санинструкторам перевязывать раненых, осторожно подсаживали их в машины.

Тут же стоял Березовский, на лице его блуждала довольная улыбка, и оно выглядело теперь совсем мирным, добродушным. Перед Березовским стоял лейтенант Башляев и вертел в руках немецкий парабеллум. По лицу его еще струились капли пота. Он снял фуражку и, приглаживая черные влажные волосы, отвечал на вопросы. Березовский молча, удовлетворенно кивал головой.

— Так, говоришь, с полсотни их там было? — переспросил Березовский. — И огонь наш помог, значит?

— Здорово! Особенно когда вы с зенитной установкой поближе подъехали да по лесу… И как вы пробрались по целине…

— Ну, ну, хорошо. Теперь проверить людей, и пусть все командиры доложат. Будем двигаться.

омандир Н-ской бомбардировочной авиационной дивизии, заложив руки за спину и дымя зажатой во рту папиросой, молча ходил по комнате. Время от времени он резким движением выбрасывал из-за спины левую руку, на запястье которой поблескивали часы.

У письменного стола навытяжку стоял начальник штаба и следил глазами за крупной, горбящейся фигурой полковника, в густых клубах дыма вышагивающей по комнате.

Наконец, полковник подошел к столу и, приподняв край разложенной на нем карты, прикрывшей пепельницу, потушил папиросу, достал другую и чиркнул спичкой. Затем повернулся к двери, где неподвижно застыл, чуть подавшись всем корпусом вперед, вызванный им капитан, начальник разведки.

— Ни на секунду не прекращайте вызовы по радио. Запрашивайте наземные посты. Обо всем новом немедленно докладывайте. Уразумели?

— Так точно, товарищ полковник! Будет исполнено!

— Скверно, начальник штаба, — проговорил полковник, когда разведчик вышел. — Пятнадцать минут тому назад самолет должен быть на аэродроме, а капитан Шевчук с докладом и данными фотосъемки здесь. Понимаешь, что будет, если с Шевчуком что-нибудь стряслось? Сорвется операция, вот что будет! Хо-о-рошенькое дело! Да оно и понятно, кто же пошлет на бомбежку сотни самолетов по непроверенным данным… Да и есть ли они там, эти проклятые танки?

— Шевчук — опытный летчик, и я не допускаю мысли… — рассудительно начал начальник штаба. — Ну, вышла какая-нибудь задержка, непредвиденная, так сказать… Однако я уверен, что он выполнит задание.

Несколько минут прошло в молчании. Вдруг резко отворилась дверь и в комнату снова вбежал начальник разведки.

— Над третьим постом, высота пятьдесят метров, курсом сто десять, прошел бомбардировщик. Очевидно, подбит, — залпом выпалил капитан и перевел дух.

Полковник вскочил и склонился над картой. Прочертил карандашом курс самолета, прикинул расстояние. Выпрямился, бросил карандаш.

— Шевчук должен сесть в районе Карповки. Машину! — бросил он капитану. Затем, обращаясь к начальнику штаба, приказал:

— Пошлешь вслед за мной ремонтную летучку.

И быстро пошел к выходу.

Стрелка высотомера показывала 5000 метров. В кабине холодно, несмотря на включенный обогреватель. Капитан Шевчук, зябко поеживаясь, плотно врос в сиденье: одну руку он легко держит на штурвале, другая отдыхает лежа на коленях. Машина идет еще над территорией противника, но обстановка спокойная. Сплошные молочно-белые, неподвижно застывшие облака, словно цепь ледяных гор, укрывают бомбардировщик от наблюдения с земли, и он, могуче рокоча моторами, стремительно несется к своему аэродрому.

В переговорном устройстве время от времени раздается густой, но мягкий, с украинским акцентом, голос Шевчука, напоминающего, что нужно смотреть за воздухом. Потом вдруг слышатся тихие, задушевные слова песни:

Штурман старший лейтенант Бурцев приподнимает голову от карты, улыбается. Улыбается в своей отделенной переборками хвостовой кабине и стрелок-радист, молодой, краснощекий старшина Радин. Обоим ясно: раз командир поет — значит, в хорошем настроении. Старший лейтенант Бурцев некоторое время смотрит в затылок капитану и, хотя тот не поворачивает головы, хорошо представляет себе добродушное, почти круглое лицо с веселыми искорками в глубоко сидящих зеленоватых глазах и с черными щетинистыми усами. Сейчас с лица Шевчука наверняка не сходит довольная улыбка. Да и отчего не быть довольным! Приказ выполнен. Разведка проведена отлично. Несмотря на сильный заградительный огонь, экипаж сфотографировал большое скопление танков и самоходок противника. Они действительно оказались там, где, основываясь на данных других видов разведки, и предполагало командование.

Оторвав взгляд от планшета, Бурцев протянул руку и, слегка дотронувшись до плеча Шевчука, не скрывая радости, доложил:

— Подходим к линии фронта. Через пятнадцать минут мы дома. Вылет спокойный, я бы даже сказал, скучный… Можно запевать.

И вздрогнул от резкого вскрика радиста:

— Справа сверху вижу два самолета!

— Та-ак! — неопределенно бросил Шевчук и, не оборачиваясь, приказал: — Опознать самолеты! Приготовиться к отражению атаки.

— Не наши, — слегка прерывающимся голосом, зорко всматриваясь в вырастающие силуэты, тотчас же ответил Радин. — Кажется… Да, «Фокке-Вульф» 190. Идут в паре. Прямо на нас! Заметили, сволочи!

— Добре, добре! — Шевчук скользнул взглядом по приборам и, положив вторую руку на штурвал, скомандовал: — Штурман и стрелок, докладывать о действиях противника. — И уже тише, как бы оправдываясь, добавил: — Иду на снижение. В драку ввязываться не будем!

Бурцев понимающе кивнул головой. Иного выхода в сложившейся обстановке он тоже не видел и в душе одобрял решение командира. Теперь его волновало только одно: успеют ли они уйти в облачность?