Николай Личак - Офицер артиллерии

Стрельба, внезапно поднявшаяся где-то впереди по дороге, прервала его размышления.

— Воздух! Воздух! — послышалось с передних машин и, подхваченное, нарастая, понеслось по колонне.

В разрыве между тучами прорвались лучи солнца, и в их ярком свете метнулись три тени. Гитлеровские самолеты прошли низко, но колонна даже не остановилась, артиллеристы лишь дали по самолетам несколько пулеметных и автоматных очередей.

Через несколько секунд откуда-то сзади донеслись звуки разрывов. «Сбросили бомбы в хвосте колонны, — определил Ковтунов, — надо поехать узнать».

Он приказал Камочкину развернуться. «Виллис» с трудом выбрался из колонны и по самой обочине медленно пополз назад. На полпути Ковтунова встретил штабной «виллис». Он резко остановился, из него выскочил Иевлев и подбежал к машине Ковтунова.

— Там… замполиту… руку оторвало… — еле выговорил он.

С минуту Ковтунов оцепенело смотрел на Иевлева. Потом спросил: «Где?» — и, не дождавшись ответа, побежал вдоль дороги.

Его догнал на «виллисе» Камочкин.

— Садитесь, товарищ подполковник! — позвал он.

Но Ковтунов, не обращая на него внимания, бежал туда, где у опушки леса, в нескольких шагах от дороги, толпилась группа бойцов.

При виде командира артиллеристы молча расступились. Ковтунов вошел в круг и остановился, тяжело дыша.

Михалев лежал на автомобильном сиденье, укрытый шинелью, густо забрызганной кровью. Смуглое его лицо посерело. Рядом на корточках сидел фельдшер.

— A-а, Георгий Никитич, — проговорил Михалев и сделал попытку улыбнуться, — вот хорошо-то… Не хотелось мне уезжать не простившись.

Ковтунов опустился на колени.

— Николай Иванович… друг… — задыхаясь, зашептал он, — как же ты это? — И, взяв обеими руками голову Михалева, поцеловал его в губы.

Солдаты молчали, опустив головы.

— За «друга» спасибо, Георгий Никитич. А… жалеть не надо… Я же не музыкант, не слесарь. Голова есть, а без руки прожить можно… Что поделаешь — война.

Михалев поморщился, вопросительно посмотрел на фельдшера…

Ковтунов перехватил взгляд и позвал Камочкина.

Михалева приподняли, но он сам дошел до машины, в которой санитары установили носилки. Уложив замполита, фельдшер сел с ним рядом.

Ковтунов стоял сбоку. Он думал о том, что вот уходит из его жизни хороший человек, уходит, не совершив никакого подвига — в том смысле, как понимал это Васильев. Но разве мало сделал Михалев для победы, разве его скромный труд, труд политработника на войне, не был подвигом? Обо всем этом Ковтунов хотел сказать Михалеву, но фельдшер торопил, и Ковтунов попрощался:

— Спасибо тебе, Николай Иванович! — проговорил он. — За все спасибо. Напиши о себе. Будем тебя ждать.

Камочкин плавно тронул машину, и, набирая скорость, она унеслась и скоро скрылась за поворотом.

Прошло несколько лет с тех пор, как отгремели последние залпы войны.

Теплым летним вечером по одной из оживленных улиц Москвы шел плотный смуглолицый человек. В черных, гладко зачесанных назад волосах его пробивалась седина. Он шел легкой походкой, широко размахивая левой рукой с зажатой в ней бумажкой. Правый, пустой, рукав пиджака был заправлен в карман. Сверяясь с бумажкой (это была квитанция справочного бюро), он отыскал нужный дом и подъезд, поднялся на третий этаж, постояв минуту у дверей, и позвонил.

Дверь отворилась.

— Он! — узнал Михалев и шагнул вперед.

— Николай Иванович! — вскрикнул Ковтунов, невольно отступая. — Вот это встреча! Ну, ну же, скорее входи, покажись, какой ты стал!

В комнате Ковтунов познакомил Михалева:

— Моя жена, Любовь Николаевна, Люба. Сыновья — их у меня двое — в пионерлагере. Ну, Любаша, принимай дорогого гостя. Ведь это Николай Иванович, мой замполит. Да ты знаешь. Я тебе про него столько рассказывал…

Пока жена накрывала на стол, суетилась на кухне, Ковтунов и Михалев засыпали друг друга вопросами, рассказывали о себе, вспоминали однополчан.

— Когда получил звание Героя? — переспрашивал Ковтунов. — В сорок четвертом. За переправу через Западную Двину. Помнишь переправу? В сорок восьмом году поступил в академию имени Фрунзе. А два года назад окончил Высшую военную академию. Ну а ты как?

Михалев улыбнулся.

— Да видишь ли, первое время хандрил, хотел вернуться в часть — не пустили. Демобилизовался и уехал в Сибирь, на родину. А сейчас работаю в Челябинске, председателем райисполкома. Почему не писал, говоришь? Да ведь надо было научиться писать левой рукой-то. Ну а потом ты ушел — так ответили мне из полка… Адреса не было.

— А помнишь Запольского? — спросил Ковтунов. — Он окончил транспортную академию. Года два тому назад. Проездом в Закавказский военный округ был в Москве, заходил. Шофер Камочкин пишет из Ленинграда. Работает на заводе токарем. Передовик… Растут люди, Николай Иванович, а?

Друзья снова наперебой заговорили, вспоминая бои под Сталинградом, под Курском. Потом Ковтунов достал из книжного шкафа альбом, и они стали рассматривать фронтовые фотографии. Пожелтевшие любительские снимки воскрешали давние события, помогали вспоминать фамилии, даты, детали…

— Да-а, сколько времени прошло, Георгий Никитич, а кажется, что все это было только вчера… — задумчиво произнес Михалев.

В прихожей задребезжал звонок. Полковник поднялся и, извинившись перед гостем, вышел из комнаты. Через минуту Михалев услышал его голос:

— А, Хасан! Почему целых два дня не приходил? Ведь тебе скоро уезжать. Вот, Любаша, сегодня у нас два гостя. Как у тебя там? Скоро?

Ковтунов ввел в комнату круглолицего черноволосого подполковника.

— Это мой друг детства, Хасан Тукманбетов. Я тебе о нем рассказывал? Тоже артиллерист. Воевал командиром дивизиона на Кавказе, в Крыму, сдавал, а потом и брал Севастополь.

— А я ответ на письмо получил, потому пришел, — с заметным восточным акцентом сказал Тукманбетов, усаживаясь на стул против дивана. — Все спрашивают, когда приедешь? Директор школы приглашает, председатель колхоза приглашает. Все привет передают. И даже знаешь кто? Старый Юлдаш Абдурахманов: помнишь наши «налеты» на бахчу? Жив еще. Только совсем старый стал, белый. Настоящий аксакал.

Тукманбетов повернулся к Михалеву и стал пояснять:

— После войны, понимаете, в сорок восьмом году, побывал на родине и больше не едет.

— Приеду, приеду, обязательно приеду, Хасан. Вот отпуск в будущем году получу и приеду. А на письмо отвечу. Завтра же отвечу…

Вошла Любовь Николаевна и пригласила к столу. Когда все расселись, Ковтунов встал, поднял бокал.

— Что ж, первый тост за встречу, друзья?.. Да, возмужало наше поколение, — раздумчиво, будто сам с собой, проговорил Ковтунов, поставив опорожненный бокал рядом с тарелкой. — Немало испытаний выпало на его долю, и самое большое — война. Сколько прекрасных людей отдало жизнь за то, чтобы отстоять в боях Родину! — Ковтунов помолчал, снова наполняя бокалы. — Помнишь Тогузова, — обратился он к Михалеву. — Сколько вражеских танков он уничтожил! За Курскую битву получил Героя посмертно. И Васильев, командир первой батареи, тоже… А Павлика Башлаева, нашего школьного приятеля, помнишь, Хасан? Он тоже отдал свою жизнь за победу… Вот я и предлагаю, друзья, второй тост за всех тех, кто смертью храбрых пал в боях за нашу Советскую Родину…