Василий Кучер - Плещут холодные волны. Роман

Вот и пригорок. Вот и высокая ель у ворот, которую посадил Петро, когда еще был школьником. Ну, что там во дворе, как там в хате? Сердце стучит, рвется из груди. Наталка уже и дверь кабины приоткрыла, чтобы сразу броситься во двор. И вдруг на заборе увидела детские ситцевые платьица. Сушились после стирки. Узнала их, сама ведь покупала этот материал дочкам, сама и сшила. Живы. Боже мой!.. Живы!..

Грузовик еще катился, подъезжая к воротам, а она уже соскочила с подножки и побежала во двор, увязая в грязи. Припала к этим платьицам, сладко пахнувшим свежестью и ветром.

Сени были открыты. Кинулась туда и прижала горячие ладони к груди, словно боялась, что сердце не выдержит и разорвется. Все еще не веря своему счастью, остановилась у двери в хату, настороженно прислушиваясь.

Услыхала незнакомый хриплый голос:

- Червонный туз остается при своем интересе. Ему выпадает дальняя дорога, но он уже близко. Да вот эта пиковая дама несет ему печаль и большие хлопоты. Она легла ему на сердце и не кается… Вот видите, она снова упала возле него, пиковая дама…

Вдруг прозвучал звонкий детский голосок:

- Ой, мама, к нам какая-то тетя в погонах пришла…

Дочка! Дочка сказала эти слова, называя бабушку матерью. Но которая? Старшая Маринка или Таня? Наталка чуть не захлебнулась воздухом, что встал вдруг в горле и прервал дыхание.

Рванула дверь, встала на пороге, сама не своя от горячей радости, что сжала ей грудь, заклокотала в горле.

На лавке у окна соседка гадала свекрови на картах, а маленькая Маринка стояла возле нее, кутая в подол полотняной юбки белого котенка. Боже! Как она выросла! Только худая и желтая, а ножки посинели от холода. Босая стоит на глиняном полу. А на лежанке сидит Таня, кутает в бабушкин старый платок куклу.

- Мама! Детки мои! - бросилась к ним Наталка. - Живы, здоровы? Ох, родные вы мои!..

Свекровь как сидела, так и повалилась на лавку, потеряв сознание. Маринка громко взвизгнула и бросилась к лежанке, вскочила на печь и забилась там в уголок, прижимая к груди котенка. Таня за ней. Только черными глазенками водят, со страхом выглядывая из своего убежища.

- О боже! - всплеснула руками соседка и, бросив карты, принялась брызгать водой из кружки на лицо потерявшей сознание старухи. - Ах ты боже мой, Оляна, что же это делается? Да придите вы в себя! Невестка ваша приехала, Наталка… Слышите, Наталка вернулась… Эй, Оляна, да приходите же в себя…

Наталка припала к лавке, на которой лежала свекровь.

- Мама! Ну что вы… Это ведь я…

- Ох, - простонала мать. - А Петро где? Петро где, я спрашиваю?

- Он там, - махнула рукой Наталка. - Поехал за Полтаву…

- Живой?

- Живой, мама. Живой. А вы тут как? Где отец?

- В сельсовет позвали, - объяснила соседка. - Переписывает наших, кому в солдаты пора… С самого утра там сидят… Разве что вечером вернется…

Наталка только теперь заметила, что в глубине хаты у стола сидели солдаты, полдничая сваренной в мундире картошкой с огурцами. Увидев на ней погоны старшего лейтенанта, солдаты вскочили с лавки да так и стояли, не зная, что им дальше делать.

- Ешьте, товарищи бойцы, не стесняйтесь, - ласково сказала им Наталка. - Не обращайте на нас внимания…

- А может, и вы с нами перекусите? - спросил усатый солдат. - Картошечка еще горячая…

Но она уже не слышала его слов, тряхнула черными как смоль кудрями и подбежала к печке.

- Доченька моя, Мариночка! - торопливо говорила она. - Танечка! Это же я, ваша мама. Ну, идите же ко мне, идите… Я вам что-то хорошее дам…

Дети забились в угол, со страхом смотрели на незнакомую женщину, а на руки не шли. Только между собой переглядывались. Да и не удивительно. Было им тогда, когда отвезли их из Киева к бабке, одной три, а другой четыре года. Забыли небось мать, не опомнятся сразу. Еще не верят, ждут, что бабка Оляна скажет им.

Да вот и она отозвалась:

- Девоньки, а что вы там попрятались? Это же мама ваша с войны вернулась. Слышите? Маринка! Таня! Да слезайте-ка с печки.

Наталка выхватила из узелка оба киптарика с шапочками, протягивает детям:

- Смотрите, это ведь ваши!.. Надевайте! Разве забыли, как носили их когда-то в Киеве?.. Мариночка! Танюшка! Дети мои. Идите же ко мне…

- А ну-ка, голубчики, идите к маме, - уговаривала их Оляна.

Первой сползла с печки Маринка, пошла на руки к Наталке. Потом и Татьяна бросилась. Трогают маму за волосы, щупают погоны, ордена и медаль на груди. Но все же какие-то тихие, робкие. А она их целует, обнимает. Вскочит и бегает с ними по хате, не может места себе найти. Уже и руки заболели, а не выпускает, словно боится снова их потерять, как тогда, когда послушала Петра и привезла из Киева сюда.

Вошел шофер, поздоровался и тоже радуется:

- Ну, что я вам говорил? А вы не верили мне…

Мать с соседкой бросились к печи, достают еду, где-то бутылку самогону раздобыли и, чтобы не мешать солдатам, тут, у печки, стол накрывают чистой скатертью. А Оляна все допытывается у шофера:

- Ну, скажи мне хоть ты, хороший человек, где наш Петро?

- Как это где? - удивляется шофер. - Известное дело, у нас в редакции работает, а теперь поехал в командировку. Я его чуть ли не каждую ночь в типографию вожу, где газеты печатают. Жив ваш Петро Степанович. Книгу новую пишет и в газете часто печатается. Живой, мамаша…

Оляна посматривает то на него, то на невестку. Не сговорились ли они случайно по дороге?

В хату вбежал запыхавшийся, совсем поседевший отец, старый Степан Крайнюк. В сельсовете, наверное, кто-то известил, что приехала Наталка. Обнял невестку костлявыми, всегда холодноватыми руками, плачет:

- Ох, Наталочка, а где же Петро? Где?

- Жив, отец.

- А почему же он не приехал, если жив, скажи?

- В командировку его послали. Разве вы мне не верите?

- Жив, значит, жив, - шепчет старый Крайнюк, хлюпая носом.

Наталка надела на дочек киптарики, угощает их конфетами, примеряет башмачки. Они стали улыбаться ей, признавая родную мать.

Солдаты встали из-за стола, аккуратно все прибрали и по одному вышли из хаты. Проходя мимо Оляны, один из них отдал ей две банки мясных консервов, мешочек с сахаром и две пачки галет - чтоб угощала невестку. А Оляна радуется да все рассказывает Наталке о детях:

- Я их научила, чтоб всем, а больше всего немцам и полицаям, говорили: наши мама и отец на фронте погибли. Теперь мы сироты… Вот они и говорили всем так.

- Говорили? - прижимает к груди дочек Наталя.

- Говорили, - смущенно отзывается Маринка.

- Ох вы ж мои милые…

- А я не говорила, - уже смелей отзывается Таня. - Я немцам язык показывала…

- Показывала?

Таня молчит, только посапывает. За нее отвечает Маринка:

- Показывала. Влезет на ворота и показывает, когда они селом идут…

Старый Крайнюк вступил в разговор, глухо объяснил: