Эрик Шабаев - Друг другу вслед

— Извени, докончу… Стало быть, приходит барин, в бухарском халате, с толстенной цигаркой в зубах, посмотрел, достает несколько синеньких: «На, мол, Кузьмич, золотые твои руки!» Дедка-то, навроде меня, Мокеем прозывался, и тоже Кузьмичом…

— Знаешь, Мокей Кузьмич, шел бы ты… к черпаку!

— Э-э-эх, а говоришь — пролетарьят, и с мандатом. Негоже обходишься, извени! — осуждающе пробубнил он.

«И что я на него взъелся? — с горечью подумал Игнат. — Устал от войны человек, шарахается в детство. А теперь — из огня в полымя. Разница-то когда еще дойдет!»

Перед рассветом Игнат миновал Табынское. Верстах в двух, при выезде из дубового леса, его встретил Кольша с десятком верховых.

— Москвич, ты ли? — ахнул парень. — Черт, а мы… — и осекся, подобно командиру заставы на Извязном бугре. Ребята как-то странно воззрились на него, и ему стало даже немного не по себе. Что они, рехнулись?

— Какой-то ты не такой, комиссар… — с запинкой сказал подросток-павловец.

— Обжегся малость. Пройдет.

Парнишек разом прорвало вопросами, один другого заковыристее.

— Значит, к нам идет армия Блюхера? Всеми силами? Батарей-то много? Ну, а мы? Что порешил митинг?

— Не дождался, махнул до вас.

— Но в штабе-то велись разговоры!

— По-моему, будем отступать. Далеко ли, не знаю.

— Говорят, с четырех сторон обошли… — заметил павловский, и губы его дрогнули.

Игнат скупо улыбнулся в ответ.

— Мы, брат Сенька, давно обойденные, с той поры, как пошли ногами. Нам озираться ни к чему. Не сделаем сейчас, потом: во сто крат кровью умоемся.

— Правильно. Иди — и никаких гвоздей! — с жаром подхватил Кольша. — Я так планую, комиссар: займем оборону по Белой и Симу, пусть в кольце, ничего страшного, и давай полосовать. Каппелевцы поднапрут — каппелевцев, уфимские золотопогонные — и их за компанию. А там регулярные красные войска подоспеют, поди, где-то близехонько. Верно я говорю, Игнат Сергеич?

— Тебя хоть в главкомы, Кольша!

Молоденький боевик в казачьем чекмене раскатился звонким смехом. Игнат удивленно вскинул бровь. Очень уж знаком чуть вздернутый нос под синим картузом, но кто, кто? И в памяти вдруг встала тоненькая, как стебелек, девчонка с пепельной косой.

— Это же…

— Ясное дело, Натка Боева! — подтвердил Кольша и грубовато хлопнул ее по плечу. — Свой парень, в доску!

Она залилась алым румянцем, но глаз не опустила, знай в упор смотрела на Игната. «Хороша! — снова, как и при первой встрече, подумал он. — Растет грусть-тоска на чью-то голову. Может, на Кольшину? Что-то у них есть, ни на шаг друг от друга…»

Зоркий Сенька встрепенулся, указал на юг:

— Эва!

По закрайкам просторного Табынского луга рысили кавалерийские сотни, за ними, в клубах золотистой пыли, привычной глазу, проступали повозки, выплетаясь бесконечной лентой, густо взблескивали нити штыков.

— Не засиделись в Усолке, — обронил Игнат.

— А я что говорил? — вскинулся Кольша. — На Архангельский завод правят, на Сим!

Боевики вместе с Игнатом заторопились в деревню.

Днем снимали посты вдоль Белой. Партизанская армия по нескольким дорогам прошла к Зилиму, испятнав луг колесами. Ахметцы ждали у сельской избы-сходни, когда подоспеет Богоявленский отряд: он пока оставался в заводском поселке. Смутно было на душе у многих. Не унывал, кажется, один Кольша: бегал туда-сюда, острил грубовато, стыдил новобранцев.

— Испугался, едрена-матрена? Эх, слабак! Тут одно: да или нет, середки быть не может! По мне хоть атаман выйди навстречу — не побегу! — Через минуту его пестрая кепка мелькала в башкирском взводе. — Выше нос, Аллаяр! Три верста до привала, штыком мало-мало, и к жинке чуть свет!

Конный вырос как из-под земли. Врезался в гущу толпы, закричал сиплым голосом:

— Казаки на том берегу!.. До полка. На Михайловку нацелились, наперерез!

— Ну-ну, — молвил Евстигней и, спокойно докурив «козью ножку», скомандовал: — Стройся-а-а! А ты, Семен, к Калмыкову: так, мол, и так.

— Есть!

Ахметцы быстро похватали оружие, вытянулись длинной ломаной шеренгой. В толпе жен и матерей взмыл подавленный плач.

Кольша весело оглянулся на свой черный, под просевшей соломенной крышей, дом, на столбы, вкопанные покойным батей на месте будущих новых ворот, на баню в глубине огорода, подмигнул бабе Акулине. Она трепетно подалась к нему:

— Касатик мой, в баньке б помылся. С утра натоплена…

— Успею, бабуля. Завтра-послезавтра вернусь, тогда!

— Шагом арш! — донеслась команда Евстигнея. Отряд выступил на Михайловку, где с той стороны показывалась белая разведка.

Михайловка была пуста, напрасно ахметцы при подходе к ней рассыпали цепь. «Схватили пустоту с сумерками!» — бросил кто-то. Боевики, посвечивая огоньками самокруток, обступили Евстигнея.

— Ну, поедем на Зилим, на осенние квартиры? — спросил ротный. — Осядем ладком, пока тихо, отроем окопы. Чай, не один день там загорать.

— Повременим до нового приказа. Мы теперь крайние.

Кольша поскреб в затылке.

— А что, комиссар, может, пустишь домой: банька ждет!

Вспыхнул сперва робкий смех, потом загулял по толпе. Вот ведь, стоило выбраться из родных стен, подальше от слезного бабьего воя, и словно гора упала с плеч, и даже малолетки вдруг почувствовали себя солдатами. А солдат — отрезанный ломоть, ему и море по колено, когда он в строю.

Окончательно развеселил всех связной Макарка Грибов, «Макар Гаврилович», как его в шутку и всерьез именовали в местных отрядах. Он только-только прибыл с запиской от Калмыкова. Сидел на пеньке, грыз репу, рассказывал:

— При отходе было, час-другой назад… Командир сотни позвал, я бегом в штаб, а карабин повесил на городьбу. Ну, тары-бары, а тут маманька с отцом откуда ни возьмись, повисли на шее… Кое-как высвободился, на Орлика, и — за сотней. А выбрались на Высокое поле, хвать-похвать: нет карабина! Скачу обратно.. А народ поселковый кто в падь бежит, кто по огородам ховается. Кричат бабы: «Куда? Казачье в кольцо берет!» Покосился: и точно, обтекают по нагорной улице. Заприметили меня с Орликом, и ну из винтовок. Над башкой только звон… Пригнулся, но еду. Вот и городьба, и карабин все на том же месте. Сдернул я его, а «кошомники» совсем рукой подать, зубы видны. Я от них. Опомнился на Табынском лугу и, конечно, уховерт заробил от Васильича. Зато карабин при мне. Во как! — связной любовно погладил темную полированную ложу.

— Везет тебе, Макар Гаврилыч! — сказал Евстигней. — В Кременецком полку, на германской, помнится, тоже наряд за нарядом зарабатывал.

— Э-э-э, дядя. Тогдашнее не в счет. При царе Горохе было, — отбрехался Макар.

Вечером Кольша отправился в Ташбукан вместо наказанного за провинность Макарки. Разговор в калмыковском штабе, как всегда, был короткий.