Эрик Шабаев - Друг другу вслед

— Ох, военных понаехало! Раз… два… три… Гоха, кто этот, с котячьими усами? — спросил от окна Лешка.

— Его превосходительство генерал Сычев, начальник гарнизона.

— А рядом, высокий?

— Новый окружной, его превосходительство генерал Артемьев!

— Его высокопревосходительство, — угрюмо поправил Мишка.

— А голенастый, с хлыстом?

— Тот, что сбоку строя? Английский инструктор, «дядька» по-нашенски. Они ведь нас и одели с иголочки, и на довольствие зачислили, и обучают. Кажная пуля, что выпущена, — английская. Все — от них!

Мишка с треском закрыл тумбочку.

— Да уж, добрые, добрые… Вчера вон у понтонного моста разыгрались. Баб хватали, толкались почем зря. Милиция стоит в сторонке и вроде бы не видит. Один прапор подошел к ним, а они его сгребли — и в воду. Чуть не утоп!

— Дура! — возразил Егорка. — Буянили-то мериканцы…

— А-а, хрен редьки не слаще, — Мишка махнул рукой, с усилием выдавил из себя: — Не серчай, Терентий Иванович…

— За что, солдат?

— Ну, лаялись-то…

— Да нет, спор был начистоту, об чем думалось.

— Ладно, дед, — со вздохом сказал Мишка. — Понимаешь, туго… И раньше не было власти доброй, и эта, омская, не клад. Щи без капусты не еда. Нужно что-то твердое. Такое, чтоб… — и помотал крепким кулаком. — Словом, временных много, а шкура у человека одна.

— Смотря у кого! — колко бросил Терентий Иванович.

— Не будем. И так… — Зарековский чутко вслушался, прикусил язык. В казарму входили командир первого взвода Гущинский и фельдфебель Мамаев. Егорка вытянулся в струнку.

— Господин подпоручик…

Гущинский коротко взмахнул перчаткой: отставить! Увидев нищего с поводырем, недоуменно-строго вскинул бровь. Но, судя по всему, догадался, кто перед ним, помягчел.

— Отец Георгия Брагина, если не ошибаюсь? К сыну, старик?

Приподнимаясь, Терентий Иванович пробормотал что-то невнятное. Гущинский легким прикосновеньем удержал его на месте.

— Сиди, сиди. Потом зайдешь на кухню. Скажешь, я послал.

Терентий Иванович совсем растерялся. Ждал, что будет гром с молнией, и на тебе… Дрожащей рукой вцепился в бороду, быстро-быстро моргал веками, по землисто-серой щеке скользнула слеза.

— Не извольте беспокоиться, — выговорил с трудом. — Сума полнехонька. Мне б вот солдата повидать, боле ничего…

— Слушай, что господин подпоручик советует! — вмешался Мамаев.

— Спасибо на добром слове…

Отойдя к окну, Гущинский кивком подозвал Егорку:

— В час дня проводишь господина фельдфебеля на вокзал, к черемховскому поезду. Остальное время свободен. Зарековский, подмени.

Всю душу вложил Егор в слова: «Будет исполнено!» И пока он делился радостью с отцом, командир взвода и фельдфебель вели свой разговор.

— Подорожная, деньги при себе?

— Все в порядке, Станислав Алексеевич.

— Долго там не задерживайся, без тебя как без рук. Посмотри, что и как в местной команде, подкрути унтеров, и назад.

Взводный легким шагом направился к выходу. Мамаев немного повременил, уловив быстрый взгляд Зарековского.

— Ты что-то хотел сказать?

— Никак нет, господин фельдфебель.

— Видно, померещилось. Но ты не стесняйся, сыпь напрямик.

— Так точно, господин фельдфебель.

Мамаев исчез вслед за командиром взвода. Терентий Иванович послушал, как замирают шаги на лестнице, безошибочно повернулся в ту сторону, где стоял Егорка.

— Душа-человек, взводный ваш.

— Гущинский-то? Не обижаемся, верно, Михаил? Он да штабс-капитан Терентьев. О солдате пекутся день и ночь.

Мишка Зарековский пристально смотрел на дверь:

— Да и фельдфебель не отстал от взводного. Шьет и порет, и на месте не сидит.

— Ого! — весело отозвался Егорка.

— А у других, что ли, глаз нету?

— Как, поди, нету… — Егор озадаченно поскреб в затылке.

— Я не про то. Можно и шары иметь, и ничего не видеть перед носом… — Зарековский усмехнулся. — В Черемхово едет фельдфебель-то? В местную команду, по учебным делам? Черемхово неплохой городишко, бывал, знаю. Одно скверно, чумазых лиц много, рук ухватистых, ртов зубастых!

— Зубы у всех нас будь здоров!

— Ни хрена ты не понимаешь, телок мокрогубый… Фельдфебель-то из мастеровых, смекай, и с кем в дружбе тесной? Тоже с ними. Слесарек седоусый тебе ведом? Тот самый, что свет ладит каждую неделю… Друзья-приятели!

— Ты и я, например, с пеленок вместе. Что ж плохого?

— О Степке забыл…

Егорка отмахнулся досадливо, прекратил разговор. Вечно он так: роет, и самому невдомек, зачем и для чего… А может, что-то прознал? Слишком цепко влез в свои поганые догадки, не было бы какой беды. От Зарековских жди любой пакости… Но припомнилось крепкое, бронзовое, словно топором тесанное лицо фельдфебеля, и Егор поостыл, успокоился. С ним лучше не тягайся, пупок сорвешь. Вся рота, сто двадцать гавриков, у него в пятерне!

Степан Брагин с Васькой Малецковым и Петрованом уходили из деревни последним августовским вечером. С утра лил дождь, не густой, но дьявольски холодный, на Ангаре вздымались иссиня-черные валы, низовка яростно смахивала с них пену. Пока шли тайгой, ельником, было терпимо, но вот выбрались на взгорье, и с удесятеренной силой налетел ветер: пронизывал насквозь, едва не сбивал с ног, отбрасывал назад.

— И ветрило заодно с теми!.. — пробормотал Васька, кивая на реку, по которой приплыла вчера в Братск мобилизационная команда.

— П-п-подует и с нашей с-с-стороны, — отозвался Петрован. Брагин молчал, спаяв губы. Невпроворот смешались в нем злость, боль, тоска свинцовая, вина перед маманькой.

Далеко за еланью, за медвежьим логом, верстах в двадцати от Красного Яра, прилепилась на опушке охотничья изба-укотье. Редко раздавались около нее человеческие голоса, одна-единственная тропа, делая частые петли, огибая топи и гари, вела к ней. Жили в избе наездами, не дольше двух-трех недель, пока не протечет по первопутку струя выходной белки. В этом году прокатила осень с ливнями и снегом, на диво короткая, ударили морозы, но люди не тронулись с места, тощали на глазах, обрастали дремучими бородами.

Сидя у окна и медленно протаскивая шомпол в стволе берданки, Степан вспоминал о первых днях в тайге. Теперь хоть зайчатина есть, а осенью кроме брусники со смородиной — ничего. Воду кипятили в пороховой коробке, под рукой ни чайника, ни чугуна. После обзавелись тем и другим, Васька в одну из вылазок припер на себе. И даже стекольце в окне появилось, вшитое в парусину…

Заскрипела дверь, в укотье сперва просунулся драный малахай, вздернутый нос под ним, а потом и весь Петрован с охапкой поленьев. Он проворно шагнул через порог, бросил дрова и долго стоял над железной печкой. Попутно заглянул в большой чугун, утопил в бурлящем вареве заячью ногу.