Эрик Шабаев - Друг другу вслед

Палага, девчонка веселая и бойкая, накинула платок, вынеслась за дверь. Натка бесцельно покружила по комнате, застыла на миг, снова заходила из угла в угол. Старшая сестра, попыхивая папиросой, иронически наблюдала за ней.

— Успокойтесь, милочка. В конце концов, это даже неприлично. Терять голову из-за мужчины, по-моему…

— Но ведь ему хорошо со мной. Вот и в бреду звал…

— Они и здоровые-то как в бреду!

Натка, прильнув к окну, вгляделась в затемненный сумерками двор: нет, не видно Палаги, наверно, заболталась с парнями! — и не оборачиваясь, резко, чуть не плача:

— Дайте папироску!

— Ого, вы делаете успехи, — сказала старшая сестра, щелкая портсигаром. — Женщиной становитесь, милочка. Все правильно, все так.

Наконец вбежала Палага, красная от мороза, веселая пуще прежнего.

— Ой, что было! — затараторила она с порога. — Все кричат, спорят, аж главного врача вызвали…

— Отчего шум-то?

— Вроде… плохо там… — она указала на юго-восток. — И один, и другой, и третий наскакивают на главного: посылай его в дивизию, иначе он бог знает что сотворит… И громче всех твой.

— А главврач?

— Выслушал и говорит: «Все? До свиданья, мне надо на операцию». А потом твой подошел к тумбочке и достал бритву…

— Ну?

— Чего ну-то? Намылился и давай бриться. Больше ничегошеньки не было… — Палага не дыша, с любопытством воззрилась на подругу: брови стрелами, на щеках румянец, глаза слепят блеском. «Вот она какая, любовь! — разинула рот Палага. — Что же дальше-то будет? Интере-е-е-есно!»

Натка сунула ноги в стоящие у двери валенки, потянулась за шубейкой. Старшая сестра, держа папиросу на отлете, покачала головой.

— Поймите меня правильно, девочка. Времена очень опасные, и жена комиссара, при известном обороте событий… Короче, я бы крепко подумала!

— Вы осторожный человек, Софья Григорьевна, — отрывисто бросила Натка, не попадая в рукав.

— Что ж, век живи, век учись…

Натка, словно ветром гонимая, шагнула за порог, в сумерки, и мороз мгновенно обжег лицо. Тревожно-радостным, невыносимо ярким было все вокруг — и небо в редкой россыпи звезд между тучами, и дома, опоясанные цепочками бледных огней, и гул ветра в оголенных березах… Сбоку завиднелся флигелек, и ноги сами собой свернули с утоптанной тропинки… Тихо мерцал огарок свечи в разрисованном стужей окне. Натка приподнялась на носки, попыталась дыханьем разогнать ледовую корку. Ничего не получилось. Она постояла еще немного и вдруг решительно взялась за скобу.

Поздоровалась — не то сухо, не то робко.

— Ты, Наташа, а я думал… — Игнат не досказал, махнул рукой, досадуя неизвестно на кого и за что. Ее глаза торопливо обежали комнату, наткнулись на обшарпанный чемодан, изготовленный в дорогу. Поверх лежали знакомая, в подпалинах, шинель и свернутый в кольцо ременный пояс. Девушка испуганно взмахнула ресницами на Игната. Ей хотелось спросить, был ли он в штабе, что слышно о боях юго-восточнее города, к чему привел спор с главврачом, но сказала совсем иное:

— Брился, что ли?

— Да, чтоб утром горячку не пороть. Кое-какие дела у начгарнизона.

— А рука?

— Наган удержу запросто… — он уловил ее тревогу, добавил торопливо: — Да нет, нет, до стрельбы не дойдет. Потрясем кое-кого из офицерства, и обратно.

— А… меня к дивизионному госпиталю приписали. Накрепко.

— Да ну? — спросил Игнат вроде бы озадаченно, но ей почудилось в его голосе едва ли не облегчение. Она опустила голову, стиснула зубы. Он подошел, взял ее за тонкое запястье. — Что ж, девчонка. Спасибо за все, что ты для меня сделала. Огромное спасибо. Оставайся при госпитале, а я денька через два-три…

Натка припала к его плечу, горько заплакала. Он растерянно гладил ее волосы, умоляюще бормотал:

— Наташенька, милая, успокойся. Ничего страшного… Ну, что ты? Что ты?

Они шли рука об руку вдоль Камы. Темнело. Скрипели полозья редких подвод, у вокзала тонко высвистывала маневровая «овечка». Длинный пассажирский поезд крупным скоком набежал вдалеке с того берега, потряс холодную тишину.

Игнат молчал, крепко стиснув ее локоток, и невесть куда отлетели дневные тревоги, стерся в памяти разговор камцев с маленьким стрелком, словно бы подзабылись вести, услышанные в штабе армии. Молчала и Натка, прижимаясь к нему. Он распахнул шинель, укутал ее плечи, долго смотрел на нее сбоку: смешно и трогательно вились на ветру пушистые завитки волос, мягко сияли глаза.

Опустился вечер, смазал дома, громады церквей, высокий обрыв с изогнутыми сосенками, торосы посреди безмолвной, одетой в белое реки, далекий правый берег. Мороз крепчал. Над головой четко рисовалась тонкая льдинка месяца, искрили звезды, высыпая все гуще, и только на востоке тяжелой, мрачной грядой залегли облака. Игнат на мгновенье прислушался. Нынче там было удивительно тихо. Смолкли орудийные раскаты, погасли отблески пожаров. Судя по всему, белые выдохлись: перли очертя голову, бросали в пекло батальон за батальоном, полк за полком, вот и доигрались. Давно пора!

Ясная, морозная ночь. Сосны, припорошенные инеем, на многие версты, все бело от снега, и по нему, извиваясь, течет белая колонна, течет настороженно и немо. Кто они, эти люди в колонне? Откуда? Куда идут далеко в стороне от железной дороги, от сел и деревень? Что-то зловещее есть в их движении, в беззвучной ярости, с какой они кидаются вниз по склонам, лезут на гребни вставших на их пути увалов.

Остановка в овраге. Фигуры в белом столпились у костров, курят. Человек в бурке и папахе призывно вскидывает руку, и тотчас к нему сходятся такие же прямоплечие. Перед ними появляется карта: она похрустывает на студеном ветру, ее придерживают за углы, вслушиваются в негромкую речь старшего. Он проводит линию к извивам реки, к большому кружку — губернскому городу. «Бить с юга!» — угадывается по движенью губ. Слышен тихий говор:

— Казармы? Да, прежде всего их… А как быть с городским вокзалом, с мостом через реку? Могут уйти, если не принять мер… Позаботьтесь об орудийном обстреле из Мотовилихи.

Те, что сгрудились над картой, в нетерпении поглядывают на запад, куда скрылись лыжники. На взмыленной лошади подъезжает ординарец, подает пакет. Старший, читая донесенье, попутно задает вопросы.

— Далеко ли головной отряд?

— В четырех верстах от города.

— Противник?

— Пока нигде не обнаружен.

Звучит команда. Белые фигуры отхлынули от кострищ, и колонна длинной змеей растягивается по заметенной проселочной дороге.

Вокруг висит предрассветная тишина. Изредка громыхнет на ухабе легкое орудие, провизжит полоз, и снова тихо. Люди в белом идут быстро, ноги в добротных валенках с ожесточением перемешивают снег.

Сосновый бор поредел, отодвинулся, и колонна вышла на открытую равнину. Правее, верстах в шести, вздымаются вверх клубы дыма, там и сям перемигиваются огоньки. Мотовилихинский завод. Налево тоже видна россыпь огней, но погуще, подлиннее в несколько раз. — это сам город.