Эрик Шабаев - Друг другу вслед

— Поди, штарм давно за рекой, — заметил маленький стрелок. — Вы-то как отстали, товарищ артиллерист?

— Был на Перми-второй, встречал бронепоезд.

— Встретил?

— Должен быть, вот-вот.

Цепь миновала водокачку, попробовала пройти дальше, но в первые же минуты понесла потери убитыми и ранеными, отступила за дома. Стреляли отовсюду: из окон, с чердаков, с крыш. Только через полчаса, когда совсем рассвело и подошли остатки комендантского батальона, приведя с собой пленного прапорщика, обстановка немного прояснилась.

Первым, сделав многоверстный ночной переход, ворвался Енисейский полк белых, спустя некоторое время к нему присоединились барабинцы и штурмовой батальон. Утром же в городе вспыхнул мятеж. Офицерство, затаившееся до поры, чиновники, гимназисты, заранее сколоченные в «звенья», начали бешеный обстрел штаба армии, ревкома, военного городка. Новобранцы Камской бригады частью сдались, застигнутые врасплох, частью, вместе с камышловцами, которые потеряли в недавних боях три четверти состава, пробились на южную окраину. Они-то, да раненые из госпиталей, да потрепанный инженерный батальон с остатками запасного полка и сдерживали теперь белых, яростно устремившихся к Камскому мосту.

Особенно зло враг наседал от Сибирской заставы. Штурмовые роты наступали по набережной, стремясь отрезать красным пути отхода. Едва рассеялся туман, заговорила артиллерия, захваченная енисейцами на Мотовилихинских горках. Над головой с клекотом пролетали снаряды, рвались на станции Пермь-вторая. Дальние постройки и вагоны у моста заволокло дымом.

Люди на льду заторопились еще быстрее. И снова ударило вдалеке, пушистые дымки безобидными кольцами разошлись по сизо-голубому простору неба. И упал человек, за ним сразу двое, остальные кинулись по сторонам.

— Шрапнелью, гады… — чей-то голос в цепи.

— Что ж твой бронепоезд помалкивает? — спросил Игнат у начарта армии. Третьего связного послали на станцию, а бронепоезд по-прежнему был глух и нем.

Из-за дома появился конник с забинтованной головой.

— Командир полка приказал…

— Камышловского, что ли? Некрасов?

— Не, запасного…

— Объявилась-таки пропажа. Ну и ну?

— Велел отходить к вокзалу. За неподчиненье — расстрел.

— Передай ему… — и начарт привернул соленое словцо.

Потом подоспел новый посыльный, от начгарнизона, с категорическим приказом атаковать в лоб.

— Сам-то он где?

— На станции. На второй, стало быть, Перми. Ой, натерпелись мы с ним лиха. Кружным путем, по тому берегу…

— Ну, пусть отдохнет, — молвил маленький стрелок. — Черт их батьку знает. Всяк свое. Нету единой твердой руки… — И посыльному резко: — Нечего моргать, айда в цепь!

Держались у водокачки и на прилегающих к ней улицах весь день, отбивая барабинцев и штурмовиков.

— Да, перед нами теперь не полк с батальоном. Считай, бригады две-три! — Начарт потер побеленную стужей щеку. — Будем драться, утро покажет… — и смолк, не объяснив, на что все-таки надеется: то ли на команды камцев, отступившие к мосту, то ли на бронепоезд, который до сих пор не подошел с той стороны.

Красные, сотен шесть-семь голодных, измотанных морозом людей, глубокой ночью заняли оборону в женском монастыре и особняке Мешкова. Колчаковцы поутихли, но каждому было ясно — жди новых атак.

Ранним утром начарт вызвал Игната с группой бойцов на станцию.

— Что за спешка?

— Буза у санитарного эшелона, — ответил связной. — Понабилось черт знает какой публики. Невпроворот!

Нестеров отобрал десятка два камышловцев, повел вдоль насыпи. И впервые за время боя он вспомнил о Натке, тревога опалила сердце. Где она сейчас? В санитарном вагоне или на передовой, с какой-нибудь фланговой ротой? Ох, Натка, Натка!

На станции творилось что-то невообразимое. Часть построек была сметена артиллерийским огнем, дотлевала огромным пепелищем. Горели разбитые пульманы. По рельсам с криками неслись беженцы, наскакивали друг на друга, мчались дальше. Игнат и камышловцы еле-еле прошли сквозь толчею. На главном пути стоял готовый к отправке поезд. Крыши вагонов облепили беженцы с узлами и мешками, снизу к ним карабкались еще и еще. Подножки осаждала толпа молодых парней, одетых кто во что, часовые с трудом сдерживали их напор.

— Не велено, товарищи. Санитарный поезд!

— Кому не велено? — взвился парень в кацавейке. — Мы кровь проливаем, а нас не пускать? Жми, братва!

Он выдернул из кармана револьвер, навел на часового, и тут же рядом с ним вырос бородач-камышловец.

— Спокойно!

— Прочь с дороги, с-с… — выкрикнул парень, дыша винным перегаром, и, точно подавился, кубарем полетел под колеса.

— Есть еще смельчаки? — справился бородач, потирая кулак.

Парни с оглядкой попятились, норовя шмыгнуть за цейхгауз, но было поздно: перрон оцепил заградительный отряд, приведенный командиром бронепоезда, подошедшего ночью с опозданием на сутки. Началась проверка всех, кто вызывал подозрение, и тогда выяснилось, что парни эти — переодетые камцы. Их заперли в склад, занялись отправкой санитарного эшелона. Брезжило утро, белые вот-вот могли возобновить обстрел.

У последнего вагона Игнат увидел седенького главврача и Натку. Тот убеждал ее в чем-то, она решительно мотала головой.

— Комиссар, помоги, — взмолился главврач. — Бунтует сестрица!

— В чем дело?

— Отказывается ехать.

— Ой, — только и сказала девушка, узнав Игната. Он отвел ее в сторону, сдвинув брови, строго велел:

— Немедленно в вагон!

— Нет, я с тобой. Только с тобой…

На Мотовилихинских горках блеснул огонь, и у моста вырос черный разрыв. «Морское орудие, бывшее мое! — скрипнул зубами начарт. — Пристреливаются, гады!» Впереди тревожно загудел паровоз, ему длинной трелью откликнулся свисток на перроне. Медсестры с подножек замахали руками, позвали хором: «На-та-ша!» Она и бровью не повела. Игнат отчаянным голосом:

— Родненькая, ну, куда ты со мной, по снегам, в стужу?!

— А как другие, как ты сам?

— Все-таки, может…

— Без может! — она поджала маленькие губы, нахмурилась, и он понял: теперь ее не сдвинешь с места.

Вдоль состава пробежал старичок в путейской фуражке.

— Закрыть двери, с площадок уйти, — сиплым тенорком распорядился он и вспрыгнул на подножку. — Гони, Семен!

Это был единственный поезд, которому удалось пройти через Каму в то полынно-горькое утро. Следующий, с имуществом штаба армии, застрял на середине моста. Снаряд, посланный белыми из морского орудия, попал в паровоз, разворотил ему весь бок. Люди посыпали из вагонов. Кто вернулся обратно, кто пешком отправился на ту сторону.

Прибыл связной с правого берега. Васильев, начдив Двадцать девятой, отступив с остатками Крестьянского и других полков севернее города, запрашивал обстановку. Но о помощи не могло быть и речи: у начдива сил было всего ничего, только б выставить заслон…