Людвиг Ренн - Война

Почти три часа ушло на то, чтобы все обсудить в отделениях, однако мне то и дело приходило в голову что-нибудь новое. Знают ли они сигнал для вызова заградительного артиллерийского огня? Достаточно ли у них ракетниц и сигнальных ракет к ним?

Артиллерийский огонь прекратился. Стемнело. У меня еще не было поименного списка моего взвода.

Разносчики пищи ушли. От Ламма прибежал посыльный:

— Господин лейтенант спрашивает: в полном ли комплекте материальная часть легких пулеметов? И нужно провести светомаскировку блиндажей, чтобы ночью не было ни одного огонька. На рассвете, от четырех до шести, всем быть в полной боевой готовности, не спать.

Я снова пошел по отделениям и передал приказ лейтенанта. Потом обошел часовых и проверил, знают ли они все главные точки на местности.

Мои люди проявили интерес к овладению пулеметом. Они рассматривали все, чтобы знать, что с чем и как взаимодействует. Я подивился их старанию.

Было уже за полночь. Пустой желудок давал о себе знать. Сегодня опять выдали лишь сухари и сваренные в сельтерской воде кубики овощей. Разносчики пищи ушли четыре часа назад.

Я бродил по позиции, осматривал местность и расстановку часовых.

В половине четвертого пришли наконец тяжело нагруженные разносчики пищи. Один нес жестяной ранец с водой. Другой — тяжелый мешок с хлебом.

— Где вы так долго пропадали?

— Поначалу мы заблудились, — рассмеялся Израель. — Потом ждали кухню, она еще не подошла, так как дорога обстреливалась. Она вообще не могла подойти раньше полуночи, потому как им невозможно пройти через высотку там, позади, пока не стемнеет. Ну, а оттуда до нас полтора часа ходу. Господин фельдфебель велел передать, чтобы на кухню ежедневно сообщали о количественном составе взводов, а то ему никогда не известно, кто ранен. Они вообще-то не знали, что мы потеряли так много людей. Потому отправили невесть сколько хлеба.

Пища по дороге остыла. Мы экономили сухой спирт и съели все, не подогрев. У нас были еще две гинденбургские горелки, но одна почти совсем прогорела.

Между тем было уже четыре часа. Я приказал застегнуть поясные ремни и пошел в другие отделения. Там либо позабыли приказ, либо не очень-то торопились. Пойти, что ли, к Шацу? Да, может, он и не знает о приказе. Я нашел их всех спящими. Разбудил Шаца и сказал ему об этом. Он нехотя поднялся, сел за стол. Но своих людей не разбудил. «Меня это не касается», — подумал я и пошел к часовым.

Медленно светало. Начала вырисовываться гора со своими двумя вершинами. Сзади загрохотала наша артиллерия. Снаряды с воем проносились над нами и падали там, вдали. Французская артиллерия молчала.

Я заметил небольшое возвышение шагах в тридцати от меня. Нельзя ли использовать его для установки там пулеметов? Я пошел туда и стал ложиться поочередно во все воронки, проверяя поле обстрела из них. Вдруг я услышал позади шаги.

— Доброе утро, Ренн! — сказал Ламм, держа руки за спиной. — Я только что был в твоих блиндажах и у часовых. Все в порядке. Но Шаца я пропесочил основательно.

Он слишком ленив, и даже не удосужился будить своих людей.

Я удивился: Ламм все время улыбался и держал руки за спиной, что было совсем не в его привычке.

— Слушай, — сказал он, — вчера был неподходящий момент… — Он рассмеялся и протянул мне пакет в газетной бумаге. — Ведь у тебя вчера был день рождения?

Я не сразу нашелся, что сказать.

— Откуда ты знаешь?

Он, улыбаясь, покачал головой:

— Угадай… Нет, не сможешь — слишком уж это просто. Я листал недавно список личного состава, наткнулся на тебя и взял себе на заметку. Да ты посмотри, что там.

Я развернул пакет. Сверху лежала пачка сигарет, а под ней книга «Похождения Симплиция Симплициссимуса» [6] Произведение выдающегося немецкого писателя Ганса Якоба Кристоффеля Гриммельсгаузена (1625–1676), в котором в традициях нравоописательного плутовского романа реалистически изображены бедствия Германии в период Тридцатилетней войны. (Примеч. пер.) .

— Знакомо?

— Нет, никогда даже и не слышал.

— Так это как раз для тебя. Ты такой же вот… Ну, а сейчас время караула прошло. Я устал.

— Ренн! — услышал я чей-то голос.

Я проснулся. В блиндаж проникал только слабый свет с лестницы. Кто-то приближался ко мне. Снаружи доносились глухие разрывы.

— Что случилось?

— У нас уже трое раненых, и нас беспрерывно обстреливают.

Я быстро встал и побежал вверх по лестнице. Слева, над орудийным окопом Вейкерта, — крапп! крапп! — взмыли ввысь большие белые облака пыли.

— Где находились те трое, которых ранило?

— Один на посту у блиндажа, двое других — впереди у легкого пулемета.

— Какие посты сейчас на месте?

— Только один впереди.

— Вейкерт должен снять его! Мы поведем наблюдение отсюда вместо вас.

Посыльный нерешительно двинулся по лестнице. Но, высунувшись до уровня, на котором пролетали снаряды, бросился бежать, мелькая среди берез.

Я уселся на верху лестницы у входа в блиндаж. Правильно ли было снимать пост? Пожалуй, правильно. Но нужно доложить Ламму.

Я спустился вниз, разбудил Вольфа и послал его с донесением. Потом снова сел наверху. Усталость одолевала меня, я был вконец измучен. К тому же нестерпимо чесалась шея. Я стянул мундир и осмотрел воротник. Ничего не было. Но в галстуке был целый выводок молодых вшей. Я снимал их и выбрасывал. Этого еще не хватало! Я снял и рубашку. Ворот истерся. В расползающемся шве сидело еще несколько штук.

Снаружи светило солнце, но на лестнице было холодно. Я снова оделся. Кругом грохотало и гремело, клубы извести подымались в воздух. Я опустил глаза.

Раммс!

Я вскочил. Кажется, я чуть было не заснул. Теперь они, похоже, ведут огонь прямо сюда? Над головой в синем небе послышалось жужжание. Два маленьких аэроплана делали небольшие круги. При поворотах они серебрились. Дальше на стороне французов кружил большой аэроплан с широкими крыльями и хвостовым оперением, но без фюзеляжа. Это был французский корректировщик.

Тра-та-та-та! Пулеметная очередь в воздухе. Два немецких самолета шли косо один за другим прямо на маленькие серебристые аэропланы. Те взмыли. Потом один пошел вниз, преследуемый сзади. Белые разрывы шрапнели взметнулись ввысь с французской стороны и застыли в воздухе как белые барашки.

Вдруг я увидел, как один серебристый аэроплан начал падать — все быстрее, быстрее. Одно крыло оторвалось и закачалось в воздухе, как лист бумаги. Затем оторвалось и второе крыло. Аэроплан падал отвесно вниз, вверх хвостом — над ним змейкой вился дым. Он горел и упал где-то далеко в лесу.

Краммс!

Кусок известки задел мой левый рукав.

Прибежал Вейкерт.

— Наш блиндаж разрушен! — крикнул он.