Николай Терехов - Расскажи мне про Данко

…В лагере он пробыл почти до вечера. Лиза просила не рассказывать своим о случившемся.

— Мама все лето будет беспокоиться.

— Не скажу, — обещал Володя.

Восхищенными глазами глядели девчонки на смелого паренька, с завистью говорили мальчишки, как важно научиться быть в воде с открытыми глазами. Ныряли в воду многие, но вытащил он, потому что видел, как ее закрутило на дно.

— Ты обиделся на меня? — спросила Лиза.

— За что?

— Я же не поверила тебе…

Володя промолчал. Он обиделся на самом деле.

— Ты герой, Володя. — И спросила: — Тебя тоже могло закрутить?

— Нет. Я умею выкручиваться, — улыбнулся он.

— Серьезно?

— Серьезно.

— А как?

— В воде важно не испугаться. У дна водоворот слабее. Значит, надо опуститься на дно и оттолкнуться в сторону. Вот и все.

Косари ждали его с рыбой, а он вернулся с дичью. Отец обрадовался. Сбегал к кому-то, достал четвертинку мутного вонючего самогона. Когда ужин был готов, перелил в кружку. Пил медленно, будто невиданную сладость; выпил, закрыл глаза, сморщился так, что лицо стало похоже на сморчок.

— Ух, хороша, — крякнул он. Сыны покатились со смеху.

Ветерок натягивал дымки вечерних костров. Пойма утихла. Устали певчие дрозды. Лишь только соловей хлестал по кустам своими звонкими трелями.

— Ну, вы как хотите, а я на боковую, — сказал отец и пошел в шалаш.

Михаил достал с повозки гармонь.

Володя бросил в костер еловую ветку, пламя с треском взметнулось к небу: Михаил развернул цветастые бока гармони и начал спорить с барышскими соловьями. «Слушай, слушай» — выговаривает соловей. Михаил кладет на колени гармонь, на гармонь голову, говорит:

— Давай, послушаю.

Заливается соловей на все лады, и слышится в его песне трель жаворонка, звонкая россыпь зорянки. Слушает соловья могучий лес, слушают Хазовы. Улыбается лес, улыбается гармонь.

Замолкает соловей, поднимает голову Михаил.

— Я, брат, тоже умею на все лады, — и начинает перебором саратовские напевы.

Где-то послышался смех. Как робкий рассвет, занялась песня. В нее вливались не громкие, но стройные голоса. И песня ширилась, летела по Орлихе до самой Суры. Песня то загоралась, как ясный радостный день, то снова затухала.

Что это за дивный край, что за люди живут в нем! Оттого, наверное, и полюбилась песня в нем, что здесь все просто и все необычно. Глянешь на зеленые луга, и хочется тебе разбежаться, взлететь и парить, парить над ними, над россыпями цветов, похожих на звезды.

Глянешь на сосны: стройные, высокие. А березы… так и хочется обнять их. Вот потому и песня, как пришла однажды сюда, так и прописалась тут. Она звенит голосами птиц. Если приникнуть ухом к шершавому стволу сосны, услышишь: поет она тихо, задумчиво, как поют только для себя. Даже земля и та поет.

Легкий ветерок шастает по верхушкам деревьев, иногда опустится вниз, взбудоражит кусты и снова взметнется вверх. Гукает тяжелыми копытами спутанная лошадь, сопят проголодавшиеся быки.

Кажется, только закрыл глаза, а отец уже трясет за плечо:

— Володя! Вставай, сынок!

Не хотелось просыпаться, повернулся на другой бок.

— Вставай, вставай, сынок.

Оттуда, где вчера пел соловей, о чем-то своем, сокрушаясь, кричал дергач, доносился звон косы. За шалашом мурлыкал песню Михаил. У него все было готово.

После вчерашнего болели мозоли, ныли плечи.

— Пошли, сынок. По росе хорошо косится.

Что же было потом?

Не смог уговорить Кальянов Волька Володину мать. Да и сам Володя не захотел ее огорчать. Уехал в Сурский зоотехникум. Целый год проучился. А на второй…

Звали Сашкой этого жилистого, ловкого парня, который вывернул ему душу наизнанку.

Сначала он его увидел на волейбольной площадке в техникуме. Увидел и позавидовал аккуратно сидящей форме на курсанте. Потом они вместе купались в Суре. Ничего вроде бы такого не сказал Сашка. Просто спросил:

— Кем же ты будешь после техникума?

— Зоотехником на конном заводе.

— В век стальных машин эта профессия выглядит нелепо. Кавалерия, брат, кончается.

Володя понимал, что курсант неправ. Век стальных машин только начался. Когда это еще он войдет в силу! А пока без коней не обойтись. Но спорить не стал, а рассказал о своей беде.

— Меня тоже не пускала мать в училище. Только я не послушался. Сбежал в танковое. Мама поплакала, потом успокоилась. Так бывает с ними всегда. Не надо обращать на это внимания.

— Ну как же не надо? — удивился Володя. — Мама ведь.

— Эх ты, маменькин сынок. Ты представь себе эту жизнь: с утра пораньше в конюшню, будешь заглядывать лошадям в зубы да под хвосты да целый день ругаться с ленивыми конюхами, чтобы лучше вычищали конский навоз. Это каждый день. Сдохнуть можно… Случится война — лошади куда? В обоз. И ты в обоз. Я пройду мимо на танке, а ты лопнешь от зависти.

— А как ты попал в танковое?

— Очень просто. Уехал в Ульяновск. Пришел к начальнику училища и сказал, пока не примете, я никуда не уйду.

— А он?

— Ему это понравилось, и он обещал помочь.

— Значит и мне поможет?

— Не знаю. Я не просто пошел. Я уже умел водить машину, любым трактором могу управлять.

Поговорили, и все. Больше он не видел этого курсанта. Но Володю словно подменили. Для него не было летних каникул. Домой приходил вечером, грязный, замасленный, похудевший. А утром снова в тракторный отряд. И хоть бы вспомнил о лошадях.

Михаил затевал разговор о лучших рысаках, которых он подготовил на соревнование. Володя догадывался: специальный разговор, чтобы заинтересовать.

— Скоро для соревнования только и будешь готовить своих лошадей, — не поддержал Володя брата. — Начинается век техники.

— Нашему делу не будет конца, — возражал Михаил.

Мать беспокоилась. Не приживается в техникуме сын.

В аудитории спокойно. Скрипят перья. О чем-то говорит преподаватель. Потом и он замолчал. Тишина насторожила Хазова. Он встрепенулся и посмотрел на преподавателя. Встретился с ним взглядом. Во взгляде укор и обида.

— Владимир, почему не записываешь?

— Простите. Я буду записывать.

— Если тебе неинтересно, то зачем поступил в техникум? Если тебя увлекают машины, поступай на курсы трактористов.

— Простите, я буду записывать.

Ложатся на тетрадный лист фиолетовые строчки, рассказывают они о замечательных породах лошадей, о строении их организма. Но не лошадей он видит за этими строчками, а стальные машины. Вот они, сверкая шпорами на колесах, ползут по зеленым полям, пашут землю и вдруг превращаются в танки. Гремя, быстро несутся по холмам и пашням, и, словно водяные брызги, разлетаются по сторонам враги нашей Родины.