Геннадий Евтушенко - Люди одной крови

Он сел за стол, подперев голову руками. Уставился на Полякова. Тот молчал. Какое-то время так молча они и смотрели друг на друга. Первым не выдержал Рыжкин.

– Ну, комбат! Говори, говори! Я слушаю.

– Не в чем мне оправдываться. Люблю я Наталью. И всю жизнь любить буду. Это не шуры-муры. Тут уж ничего не поделаешь. А семья… Это совсем другая история.

И так эти слова были сказаны, что задели Рыжкина за живое. Что-то почудилось ему в них настоящее, жизненное, мужское. И горькое.

«Вот она, жизнь, – подумал он. – Видно, не всё так просто. Я-то думал, загулял лихой комбат. А не похоже». Он молчал, задумчиво крутил ложку в кружке с остывшем чаем, поглядывая на Полякова. Тот тоже не спешил. Обычно порывистый и шустрый капитан притих. Он думал о своём. О том, как лихо и весело всё начиналось, как быстро женился, служил, а теперь вот сидит в этой избушке под Сталинградом, думает о скором наступлении и не знает, что ответить немолодому Рыжкину. Кроме того, конечно, что уже сказал. А с Натальей он будет до смерти. Это уж точно. Да и смерть… Кто знает, где она поджидает его? До неё, как в той песне поётся – четыре шага.

Рыжкин, наконец, прервал молчание. Тон снова обрёл участливый, отеческий.

– Ладно, не дуйся. Что там за другая история с твоей женитьбой? Расскажи, если, конечно, хочешь. Насиловать не могу. А время есть. Может, чем и помогу. Я старый, много чего в жизни повидал.

Поляков колебался. Стоит ли ворошить то, что и так душу тревожит? Покоя не даёт? А, может, легче станет? Он покачал головой.

– Да что рассказывать? Наверное, не такая уж редкая история. Ну, слушайте. Я молодой шустрый был.

– Понятно, – не удержался Рыжкин. И, видя, как поморщился Поляков, поспешно добавил: – Ну извини, извини. Просто ты и сейчас шустрый, а уж в молодости… Больше не встряну. Продолжай.

– Товарищ подполковник…

Тут подполковник снова, несмотря на только что данное слово, вмешался.

– Давай так: я тебе сейчас не товарищ подполковник, а Михал Иваныч. Так и тебе, и мне проще будет. Согласен?

Поляков молча кивнул и продолжил:

– Так вот, шустрый я был и весёлый. И симпатичный. Девчата вокруг меня так и вились. Но я особого значения этому не придавал. Жил, как жилось. Вперёд не смотрел. Плыл по течению. Потом появилась моя Лиза. Ну, моей-то она стала позже. А сначала я обратил внимание на неё, потому что она была не похожа на других девчат. Не смеялась беспричинно, не смотрела на меня влюблёнными глазами, не старалась привлечь к себе внимание. В общем, очень скромная была девушка. Только изредка, как я приметил, стрельнёт в меня взглядом, и тут же испуганно озирается – не заметил ли кто. Не знаю, как другие, но я-то стреляный воробей был, я приметил. И мысленно выделил её среди прочих. Нужно сказать, что писаной красавицей она не была, но и не уродина. А понравилась она мне своим поведением, какой-то особенной девичьей стыдливостью да умом. На разные темы мы в компании говорили: то заводские новости обсуждали, то начальство наше заводское – всё же на виду – город маленький, то кино новое, да артистов: Крючкова, Орлову, других. А Лиза всё молчит. Но уж если скажет – как припечатает, никто возразить не мог. Умничка. Ну и начал я к ней клинья подбивать. Не сразу получилось. Непростая девушка. А уж когда получилось, такое море любви на меня опрокинулось, что захлебнулся я. Немного времени прошло, и я понял: нечем мне ей ответить – любви-то не было. Просто задело сначала – другие девчата за мной табуном бегают, а эта вроде влюблена, а виду не подаёт. Ну не то чтобы совсем она мне не нравилась. Девчонка неплохая была, и из общей массы выделялась. Нравилась мне. Но всё же не любовь с моей стороны это была. Тогда мне слишком уж доказать хотелось, что и эта в общем табуне за мной побежит. Одно слово, дурак был. А когда ближе её узнал, понял, что она действительно не такая, как все. Особенная она. Человек золотой. А толку что? Уважал я её, а любви не было. Что делать? Как тут жениться без любви?! Не мог я так жениться. И сказать, что давай, мол, расстанемся, я не мог вот так сразу. Луша у неё нежная, ранимая. Думаю, сделает ещё с собой что-нибудь. Не мог грех на душу взять. Пока мучился я в сомнениях, время прошло, а тут она и сообщает, что беременна. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Куда деваться? Подлецом я никогда не был. Так и женился. Прожили мы в согласии аж три месяца. Хорошо прожили, без скандалов. Всё-таки она женщина замечательная, и я к ней хорошо относился, не обижал. Но… без любви. Без любви. Понимаете? – Поляков чуть ли не заискивающе заглянул в глаза Рыжкина – понимает ли? – Короче, домой с работы не спешил. Лиза-то, умница моя, быстро разобралась, но молчала. Своей любовью жила да ребёнком будущим. А тут и повестка – в армию меня призвали. И понеслась: Дальний Восток, военное училище, финская война, Бессарабия и нынешняя, Отечественная. Вот теперь я здесь, под Сталинградом. С женой с тех пор не встречался, а сына, которого она родила вскоре после моего призыва, не видел вообще. Когда в армию уходил, сказал ей: «Прости за всё». Тогда она, может, и не поняла, о чём речь, за что прощения прошу. Ну а со временем, конечно, разобралась. Говорю же – умная девушка. Но в письмах (писала она мне до самой войны) ни словом не обмолвилась, не выразила своей обиды. Я ведь даже в отпуск домой ни разу не ездил. Материально, конечно, помогал – вопросов нет. А ездить – не ездил. Боялся, наверное, в глаза ей посмотреть. Да и сынульке тоже. Увижу, думаю, и вот она – снова семейная жизнь. А какая она, семейная, с нелюбимой женщиной. Всё равно один конец. Так что я и решил: рубить, так рубить сразу. Вот и получается, что женат я был всего три месяца, да и давненько это было. Не было б войны – давно бы развёлся. А так… Как это там у женщин – соломенная вдова? А я стал быть соломенный вдовец. Такие дела, Михал Иваныч, с моей женитьбой. Придёт время – разведусь, если, конечно, живы будем.

И без паузы:

– Закурить можно?

Рыжкин кивнул.

– Кури. Сейчас блюдце дам. Вместо пепельницы. На войне многие курить начинают, а я вот бросил. Уж две недели как. Думаешь, продержусь?

Поляков усмехнулся.

– Думаю, нет. Это от силы воли зависит. Но это пока мы здесь, в чистой избушке с вами разговариваем. А бои начнутся – кто ж устоит, когда друзья, близкие люди да и просто подчинённые гибнут? Это феномен будет.

– Спасибо, успокоил.

Он встал, покопался где-то в углу возле умывальника. Принес треснувшее блюдце.

– На вот. Травись. А Наталья твоя курит?

– Нет. Она хорошо воспитана. А тут главное – не начать. А начать я-то уж ей не позволю.

– Ладно. – Рыжкин встал, прошёлся по комнатёнке, снова сел, поднял глаза на комбата. Будто подменили его. Взгляд строгий, суровый. Это тебе уж не Михал Иваныч. Начальник политотдела полка, подполковник.