Рачия Кочар - Дети большого дома

Тигран знал, что на танках и орудиях еще остается лозунг, который родился после разгрома фашистской армии под Москвой: «Вперед, на запад!..»

Фашистская армия вторично заняла Ростов и двигалась на Кавказ, в слепой ярости ползла на восток — к Волге.

Каждый день в сводках Информбюро упоминались имена знакомых городов, с которыми связаны были воспоминания детства сотен тысяч советских людей, незабываемые события их жизни. Вновь забиты были толпами дороги, горели железнодорожные станции; дым и пыль плотной стеной вставали все над новыми и новыми городами; на полях снова, как и в прошлом году, тлели не вывезенные хозяевами копны пшеницы. Над желтеющими долинами, над реками, проселочными дорогами и даже над глухими, далекими от центров деревушками реяли черные тени фашистских бомбардировщиков, и ясное небо гудело от их зловещего воя.

Целый месяц ведя непрерывные бои с врагом на различных рубежах, армия, членом Военного Совета которой был генерал Луганской, в начале августа построила оборону на восточном берегу Дона, к северо-западу от Сталинграда, — там, где река, изогнувшись, заворачивает на юг. На противоположном берегу параллельно руслу реки тянулись гряды невысоких гор. Напротив виднелась станица Клетская, уже занятая фашистскими войсками. Расположенная на возвышенности, она казалась далекой и недоступной, превратилась теперь в оплот вражеских войск…

Вдоль всего восточного берега Дона в течение целой недели круглые сутки сооружались окопы, замаскированные травой и кустами, в болотах закреплялись артиллерийские подразделения, десятки крупных войсковых частей невидимо скрывались здесь в ожидании великих событий. Трудно было угадать, когда они произойдут, эти события, в какой именно день или час, и поэтому их ждали каждую минуту, каждый миг.

Двадцать третьего августа фашистская армия, подкрепленная бесчисленными танками и сотнями самолетов, подошла к Сталинграду.

Тревога охватила всю страну.

А стоявшие по берегам Дона, напротив станицы Клетской, армии словно присматривались друг к другу. Только иногда начиналась артиллерийская перестрелка, да ежедневно, почти в определенные часы, фашистские самолеты бомбили болота на восточном берегу.

Штабные офицеры частей и работники политотделов почти все время проводили в ротах и батальонах. Одно стремление, одна мысль, неотвратимая, как время, царила всюду: «Ни шагу назад! Велик Советский Союз, а отступать некуда». Мысль эта светилась во взгляде каждого бойца, горела в его душе, суля ему жизнь или смерть. Третьего пути, надежды на что-либо иное не было. Во всех фронтовых газетах напечатано было воззвание защитников и передовых рабочих Царицына, направленное воинам Сталинградского и Донского фронтов.

«Не позволяйте, чтоб враг занял город, построенный рукой ваших отцов, старших братьев и вашей, — чудесный город! Не позволяйте, чтоб враг приблизился к Волге, осквернил священную реку! Вспомните славные традиции Царицына! Под стенами Царицына народ разгромил неприятеля и спас молодую Советскую республику. Волею истории и на этот раз здесь должна решиться судьба нашей Родины. На вас смотрит весь советский народ, он верит вам…» — писали сталинградцы в своем воззвании, писали солдатам близкие в своих письмах.

Из Сталинграда приходили нерадостные вести. Подступала неласковая осень. Носились по степям ветры. Каркали напуганные вороны на вершинах деревьев, на карнизах разрушенных домов…

Аршакян ждал в штабе сопровождающего, чтоб отправиться в батальон Малышева. Пришел смуглый боец с лицом, которое показалось знакомым, с радостной улыбкой поздоровался с батальонным комиссаром.

— А, это ты, Гамидов? Здравствуй, здравствуй! Окреп, настоящим мужчиной стал, — весело произнес Тигран, пожимая руку бойцу. — Вот решил наведаться к вам…

Лицо Гамидова просияло еще больше.

— Рады будем, товарищ батальонный комиссар!

— Окреп-то как, настоящим мужчиной стал! — повторил Аршакян, оглядывая Гамидова, смущенного этим осмотром. — Давненько не был у вас в батальоне, захотелось повидаться.

Гамидов опустил голову.

— Мы вас тоже никогда не забываем, товарищ батальонный комиссар. И он всегда радовался, когда узнавал, что вы в наш полк пришли…

— Кто радовался? — не понял Аршакян.

— Аргам. Мы все его любили, хороший товарищ был. Ничего не известно про него, товарищ батальонный комиссар? Так и пропал без вести?

— Ничего не известно, Гамидов, — печально ответил Аршакян.

— И Меликяна тоже не забываем, товарищ батальонный комиссар. Когда потеряли его, рота будто осиротела, так привыкли к нему. Ребята всегда их вспоминают, не — могут забыть — и его и Аргама. А комбат письмо получил от Ираклия и Анник Зулалян. Мы очень обрадовались, что оба они поправляются. Они тоже хорошие товарищи. Сто лет живи, таких товарищей не забудешь!

Тигран смотрел в задумчивые глаза Гамидова.

«Да ты и сам чудесный человек, Гамидов! — думал он. — Ты, наверно, и сам не знаешь, какая у тебя прекрасная душа».

Они шли по краю болота, иногда возвращаясь обратно, чтобы отыскать более подходящую тропку.

Солнце склонялось к западу. Тени холмов удлинялись, постепенно закрывая балки. Через реку, на том, высоком берегу Дона, поблескивали купола церквей, отражая желтоватые закатные лучи. Когда Аршакян и Гамидов выходили на открытое место из зарослей кустарника, показывалась река — спокойная, свинцово-серая, словно закованная в лед.

Тигран молча шагал вслед за Гамидовым. Перед его глазами вставало лицо Аргама. Всегда с глубокой болью вспоминал он пропавшего юношу, но после слов Эюба как будто глубже почувствовал скорбь от гибели родного человека. В письмах из дому постоянно справлялись об Аргаме, а он так и не собрался ответить, да и сейчас не знает, как ответить. «Пропал без вести…». Условные, неопределенные, ничего не говорящие слова! Тигран иногда с ужасом думал о том, что Аргам мог попасть в плен. Выстоит ли, сумеет ли продержаться, не уронить чести и достоинства бойца? Незаметно для Аргама Аршакян следил за его настроениями, видел, как закаляется в испытаниях дух юноши, как поэт-мечтатель превращается в стойкого воина и коммуниста. Теперь, вспоминая его, Тигран думал: «Да, выстоит… если только остался жив». И все же ловил себя на том, что чуть ли не желает смерти Аргаму, хочет, чтоб тот пал от пули. И, опомнившись, удивлялся себе: как это он желает смерти близкому человеку?!

С того берега Дона начался сильный артиллерийский обстрел.

Спрыгнув в узкую воронку, Аршакян и Гамидов плечом к плечу уселись на дне. Заходящие лучи солнца расплывались на высотах, тени сгущались, постепенно скрывая все окрестности. Артиллерийский обстрел усиливался. Завязалась перестрелка. Теперь уже с обеих сторон снаряды перелетали над воронкой — и с запада, и на запад. Стараясь крепче втиснуться в стенку воронки, чтоб батальонному комиссару было спокойней сидеть, Гамидов спросил дрогнувшим голосом: