Ильяс Богатырев - Цена человека: Заложник чеченской войны

В тот раз добраться до дворца мне так и не удалось. Когда мы дошли до района цирка и стали уже продираться к мосту через Сунжу, артиллерийский обстрел усилился, хотя, возможно, нам с Мусой это только показалось, поскольку район Президентского дворца в тот период перманентно обстреливался плотнее всего. В тот день я впервые так близко видел, с какой страшной и яростной силой снаряды распарывают землю в клочья и как легко они превращают дома в руины. Ни в Южной Осетии весной 1992-го, ни в Абхазии летом и осенью 1993 года, ни в Таджикистане летом 1996-го я не видел такого ожесточения! Мы с Мусой сначала отбежали в один подвал, потом перебрались в другой, подальше от центра, который оказался более безопасным и просторным и где вперемешку с боевиками и мирными жителями в духоте, грязи и полутьме вдоль стены лежал с десяток раненых. Некоторые буквально истекали кровью, и, думаю, спасти их вряд ли представлялось возможным. Один из них, мужчина средних лет, бледный и обросший, лежал с закрытыми глазами и все время безмолвно шевелил губами.

Прислонившись к сырой и холодной стене, мы просидели в этом подвале несколько часов. Мы почти не разговаривали. Три и без того еле мерцающих огонька свечей тряслись при каждом разрыве. Содрогались и мы с каждым разорвавшимся снарядом, и каждый раз невольно поднимали взгляд в бетонный потолок, опасаясь, что он может проломиться и рухнуть. Все сидели молча, только маленькая девочка все время плакала, прижимаясь к матери, и временами слышался едва сдерживаемый стон раненых. То стихающий, то заунывный плач этой девочки особенно изводил в моменты затишья над головой. Мне хотелось схватить ее и выбежать отсюда, лишь бы она перестала плакать!

Позже в подвал спустились несколько боевиков и, расчистив мусор ногами, расселись на полу у входа. Все посмотрели на них, ожидая, видимо, что они что-нибудь скажут о происходящем наверху. Но они молчали, один вытащил сигареты из нагрудного кармашка рядом с гранатой, и все боевики закурили короткими нервными затяжками. Неожиданно крайний из них достал откуда-то из подвальной темноты маленькую музыкальную шкатулку, завел ее и поставил на перекосившийся деревянный ящик. Боевики открыли ее крышку и все также молча поочередно стали стряхивать в нее пепел со своих сигарет. «Они, видимо, свихнулись там, под обстрелом, – подумал я. – Зачем стряхивать пепел в шкатулку, когда кругом один мусор и смрад». Скрежеща ржавой пружиной, шкатулка заиграла мелодию полонеза Огинского «Прощание с родиной».

Эту шкатулку я забрал с собой. Ее скрипучий полонез и маленький безумец с площади Минутка стали лейтмотивом одного из первых моих фильмов о чеченской войне.

Стены нашего земляного мешка постоянно одаривали нас порциями чернозема вперемешку с мелкими камнями, которые неожиданно сыпались на нас сквозь крупные сплетения металлической сетки. Не раз мы вскакивали во сне от ударов камушками по голове, нервно соображая в кромешной темноте, что с нами произошло на этот раз. Поняв, в чем дело, мы принимались стряхивать землю с волос и очищать от нее постель. Бывало, грязь сыпалась на лицо или попадала прямо в ухо. В таких случаях трудно было сдержаться и не вскрикнуть. Но мы тут же осекались и начинали приглушенно материться и бормотать про себя всякую чушь.

Похитители дают вам воду и еду не из непреодолимого чувства благородства. Ваши похитители кормят вас только потому, что вы более ценны живым, а не мертвым. Это должно обнадеживать вас.

Пару раз наша охрана по непонятным причинам пропадала, наверное, более чем на двое суток. Казалось, они совсем забыли о нас или решили уморить голодом. Тогда в яме становилось трудно дышать от собственных нечистот, в животе неумолимо бурлило, а желудок щемило. В темноте и удушливой тишине мы упирались взглядами в еле просматриваемый железный потолок своего зиндана и долгими часами лежали неподвижно, как в небытии. В такие минуты даже собственные мысли казались посторонними и далекими, случайно выпавшими в темноте из чужой головы. Со стороны, наверное, мы напоминали забальзамированных мумий, помещенных в свои недоделанные еще саркофаги.

После одной из таких задержек нам принесли обильную еду, состоящую, кроме привычного чая и хлеба, из мясного супа, арбуза, яблок, огурцов и помидоров, к которым не забыли и щепотку соли, завернутую в клочок старой газеты.

В тот день почти весь арбуз съел я сам – никогда в жизни не ел ничего слаще! Арбуз не надо было жевать, он податливо таял во рту и превосходно утолял жажду. А Влад, видя, что я впервые после похищения ем уверенно и с аппетитом, оставил арбуз мне, а сам налегал на теплый суп и огурцы с помидорами. Никогда не забуду эту сладкую подземную трапезу.

Еще одна приятная неожиданность заключалась в том, что в тот раз нам, наконец, принесли сигареты. После непривычно плотной еды одну за другой мы с наслаждением выкурили сразу несколько. Я до этого не курил много, просто баловался, но в тех условиях курение создавало иллюзию занятости и причастности к некоему процессу. Оно помогало отвлечься от непрошеных мыслей и витать в мечтах. К тому же огонек тлеющей сигареты в темноте умиротворял и успокаивал. С тех пор я курил много, но терпеть не мог L&M и «Петр I», которые и сделали меня заядлым курильщиком на долгие 13 лет. Теперь я не курю и вам не советую.

Однажды произошел случай, который заставил нас изрядно поволноваться и напрячься. Охранники принесли, как обычно, в темное время суток, пакет с термосом чая и, закрыв над нами решетку, выронили в нашу яму ключ. Влад в свете горевшей свечки поднял его и хотел вернуть невнимательному охраннику. Он даже прокричал вслед, что те уронили ключ, но никто из них не откликнулся, мы услышали только, как с легким вибрирующим жестяным скрипом где-то над головой закрылась дверь.

Сначала мы, конечно, растерялись и не знали, что думать. Каждый из нас безмолвно уставился в полутьме на ключ, и через секунду начал проворачивать в голове объяснения произошедшему. Первая пришедшая в голову мысль была о спланированной инсценировке: нас пытаются спровоцировать на побег. Но зачем? Хотят убить при попытке к бегству? Конечно, нет. Если бы захотели убить нас, сделали бы это прямо в готовой яме – засыпали, и нет проблем с захоронением двух журналистских трупов. Хотят схватить при побеге и преподать жесткий профилактический урок на будущее? Зачем так изощряться – при желании «профилактику» можно провести и без всяких предварительных провокаций: вытащил из ямы, воткнул кляп в рот и бей себе «тушку», приговаривая, чтоб неповадно было. А что, если от нас решили избавиться именно таким образом? То есть они хотят, чтобы мы как бы сами себя освободили, устраивают нам побег: «Бегите, мол, на хрен отсюда, тут все по-своему на мази». Тогда, может быть, мы напрасно медлим?..