Ильяс Богатырев - Цена человека: Заложник чеченской войны

Говорят, что все журналисты – циники. Я один из них и признаюсь, что это правда. Говорят еще, что журналисты – профессиональные дилетанты. Все хорошие журналисты действительно дилетанты-универсалы – каждый раз, берясь за новую тему, они выглядят профессионалами в этом деле, и после очередной планерки легко переходят в совершенно другую область и готовят следующий журналистский материал. Такие журналисты для войны слишком рассудительны и точны. А еще поговаривают, что настоящие военные репортеры не могут стать хорошими журналистами, то есть профессиональными дилетантами. Думаю, это тоже правда. Конечно, как из всякого правила, из этого тоже бывают исключения.

Военному журналисту, в отличие от обычного коллеги, слишком трудно знать обо всем понемногу и легко переходить от темы к теме. Он слишком сосредоточен на одной, главной – человеческой трагедии, меняется лишь география и нюансы. У такого репортера постепенно теряется способность к кропотливой драматургии и выстраиванию сложных связей. Я сам долго не мог вернуться к мирной жизни после длительных и частых поездок на войну. Все теперь казалось пресным, скучным и бледным. Нет в мирной жизни той оголенной остроты, присущей событиям и характерам на войне. Когда все кончилось, я впал в депрессию. Хотелось завести себе компактную камеру и купить билет в один какой-нибудь нескучный конец. Честно говоря, желание заделаться вольным стрингером иногда возникает и сейчас. Это спорт, адреналин, образ жизни и мышления, тяжелая форма болезни, от которой труднее излечиться, чем от наркомании…

Кстати, о стрингерах, вольных стрелках – людях, которые снимают в горячих точках без прикрытия, на свой страх и риск. Именно благодаря их хладнокровию и риску в 1990-е годы снималась реальная кинолетопись СССР – России в горячих точках страны, начиная с неразлучных оператора Юриса Подниекса и Александра Демченко и заканчивая Эдуардом Джафаровым. Беспристрастный объектив стрингера фиксировал все происходящее на полях пылающих осколков империи – все горячие точки на постсоветском пространстве. В большинстве случаев съемки велись в местах, куда не ступала нога штатного журналиста.

Похоже, после Беслана многие еще оставшиеся в живых вольные операторы негласно договорились между собой, что без прикрытия они отныне снимать не будут. Потому что, во-первых, это слишком рискованно, а во-вторых, потому что общество больше не заинтересовано в независимой информации. Люди, живущие в России, уже не анализируют конкретные ситуации, они предпочитают одну из двух точек зрения – либо власти, либо тех, кто против нее.

В 1998 году при Дирекции информационных программ ОРТ (нынешний Первый канал) по поручению Александра Любимова я занимался созданием стрингерской сети на Кавказе. В планах было развить подобную сеть в других горячих точках планеты. Но спустя год кавказская сеть распалась: одних стрингеров переманил к себе НТВ, другие же отказались сотрудничать с ОРТ после нескольких случаев неоплаты прошедших в эфир сюжетов. Однако если бы даже удалось тогда создать разветвленную стрингерскую сеть, в наши дни она оказалась бы невостребованной. Почему? Потому что стрингер, хоть и не признанный, но все же профессионал, в отличие от рядового пользователя мобильным телефоном с функцией видео, чьими записями часто пользуются сегодняшние телеканалы.

Стрингер – не случайный свидетель, он сам лезет в пекло и как профессионал всегда выдает концентрированную информацию, а, как известно, чем она концентрированнее, тем ценнее. Беда только в том, что такая информация сейчас никому не нужна – ни власти, контролирующей СМИ, ни гражданам, которым в огромном инфоокеане проще пользоваться разбавленной и отсортированной информацией в виде пропаганды. Отсюда я делаю вывод: чем свободнее СМИ, тем более востребована работа стрингера. Она наполняет информацию главными ее ценностями: срочность, важность и достоверность. Если даже допустить, что сегодняшние российские теленовости все же ценят срочность, то важность и достоверность они толкуют очень по-своему.

После «затухания» каждой горячей точки стрингер впадает в глубокую депрессию, и мало кто выбирается из нее самостоятельно. Только новая поездка в горячую точку может излечить и оживить его. Нанюхавшийся пороху стрингер точно не станет журналистом – профессиональным дилетантом.

Безбашенные с камерой в руках. Их никто не любит – ни официальные журналисты, ни их руководители, ни военные. Уцелевшие в постсоветских войнах российские стрингеры сегодня оказались не у дел и, кажется, профессии стрингера пришел конец.

…В горнолыжном поселке Терскол, что в Кабардино-Балкарии, стоит единственная в России скромная стела с неполным списком из 20 погибших в Чечне журналистов, половина из которых – стрингеры. О том, что такая стела там есть, и местные-то не все знают, а уж в России – и подавно.

Итак, вечером мы с нетерпением ждали, когда наши охранники выпьют чай с подсыпанным мною в чайник снотворным. Выпили они этот чай или нет, и если выпили, то как он на них подействовал, – нам не суждено было узнать. Пока мы с волнением ждали результата, послышался шум подъехавшей к дому машины. Зашел тот самый седой молчаливый хозяин дома, в котором наши «перехватчики» удерживали нас вначале. Выглядел седой невесело. Он недолго переговорил со «спортсменом», после чего охранники велели нам собираться. «Спортсмен» был явно недоволен тем, что сказал седой. Я успел только уловить единственные слова, сказанные по-русски: «просто так». В голове сразу мелькнуло: если говорят такие слова, то речь не может идти ни о чем другом, кроме как о нашем освобождении. Ну надо же! А мы только собрались бежать. Оно, конечно, лучше, ведь неизвестно, как бы все у нас получилось…

Нас посадили в новенькую «Волгу». В первый раз взялись перевозить нас не с завязанными глазами. И это тоже казалось хорошим знаком. Значит, в этом уже нет необходимости.

Откуда именно мы уезжали, я так и не смог понять, как-то не удалось присмотреться. Возможно, потому, что был слишком возбужден подготовкой к побегу и столь неожиданным поворотом дела. В освобождении не могло быть сомнений. Не можем мы дважды обманываться в, казалось бы, очевидных деталях, говоривших именно об освобождении. К тому же два месяца уже прошли, за это время определенность в переговорах об освобождении должна была быть достигнута. Я был возбужден и еле сдерживал свои эмоции.

По всему выходило, что мы, наконец, ехали на свободу. В машине нас было четверо: седой за рулем и рядом с ним какой-то незнакомый мужчина в гражданском. Я узнал Грозный, когда выехали на Минутку и через весь город поехали в сторону Ингушетии. Время было не очень позднее, проезжали машины, кое-где вдоль дороги виднелись группки людей у освещенных кафешек.