Ильяс Богатырев - Цена человека: Заложник чеченской войны

Небольшой саманный дом, рядом – большой кирпичный, широкий двор с навесом, высокие ворота. Мне велели расположиться на диване в одной из комнат большого дома. В первые дни со мной вообще никто не общался. Ходили разные, чаще всего вооруженные люди, садились рядом и разговаривали о чем-то своем, на меня почти не обращали внимания – так, зададут пару дежурных вопросов о жизни в Москве. По всей видимости, все домочадцы и приходящие в гости были в курсе моей истории и не испытывали ко мне особого интереса, будто и не жилец я вовсе.

Но вот наконец появился хозяин дома, лет 45, с беззлобным лицом, обросший, в дешевом камуфляже со «стечкиным» на поясе. Похоже, вернулся то ли с рейда, то ли с длительного дежурства в засаде. Неожиданно улыбнулся мне и представился:

– Меня зовут Доку. Мои ребята все рассказали про тебя. Я видел тебя по телевизору. Что же это ты, Ильяс, нашего президента обижаешь. Он к тебе с доверием, а ты… Ладно, разберемся. А пока поживи у меня. В моем доме можешь никого не бояться. Но попытаешься сбежать – пеняй на себя! – строго завершил хозяин.

Что означало «разберемся», осталось непонятным и повисло в воздухе еще на несколько дней. Доку исчез, но относиться ко мне стали заметно лучше, кормить стали сытнее и разрешили прогуливаться во дворе. В доме или поблизости все время находился один или несколько вооруженных людей. Они то спали сутки напролет, то возились с чем-то по хозяйству и нередко оставляли свои автоматы прямо у меня в комнате. Вначале я удивился этому и, подумав, что пытаются провоцировать, проверил, заряженные ли они. Автоматы с подствольниками были заряжены «под завязку» – стреляй не хочу.

Время между тем тянулось жутко медленно, а иногда останавливалось. В такие минуты не было слышно ничего, даже отдаленного лая собак. Сидишь себе, как оглохший, в полутемной комнате и тупо смотришь в окно, заклеенное крест-на-крест, – а там, оказывается, и облака застыли и недвижно повисли в воздухе. Я пытался читать. Обнаружил какую-то потрепанную книжку с пожелтевшими страницами и листал ее. Поверите ли, совершенно не помню, о чем она была. Томительная неопределенность, нараставшее нервное напряжение мутили рассудок.

Но вот вновь появился Доку и сказал, при каких условиях я могу быть освобожден. Боже, наконец-то!

Любимов должен принести извинение за тот январский эфир. Но как это сделать, как передать в Москву информацию об условии моего освобождения? «Дай номер телефона, мы свяжемся с ним», – сказал Доку и пригласил меня поужинать с ним.

Связывались с Любимовым долго. То есть вообще не было никакой информации, состоялся ли разговор и если состоялся, то чем именно он закончился.

В одну из ночей, полных различными предположениями, в доме у Доки появился сам Шамиль Басаев в компании нескольких соратников. Он разговаривал со мной запросто, как ни в чем ни бывало. После буденновских событий я виделся с ним два-три раза, один раз, помню, даже сыграл с ним короткую партию шахмат. Короткую, потому что я быстро проиграл и он не захотел больше играть со мной. Только в конце разговора Басаев спросил, что это я делаю дома у Доки. Я коротко объяснил. «Что-то этот усатый слишком много на себя берет в последнее время», – сказал Басаев. Его друг явно поддержал своего командира, хотя точно я не понял, что он сказал по-чеченски. «Ладно, – сказал Басаев, – все будет нормально. Скажем ему, чтобы и камеру тебе вернул». Камеру так и не вернули, но вскоре меня освободили.

За запретными воротами меня ждали мой старший брат Магомет, мои друзья – Керим Ахматов, Сергей Холодный, режиссер «Взгляда» и честный мой водитель Лёма. Начальство подарило мне неделю отпуска, которую я провел в Подмосковье в целебных пеших прогулках.

…Мы с Сашей Любимовым долго думали, как сдержать обещание и извиниться за тот злосчастный эфир и в то же время сохранить лицо и остаться при своем мнении относительно жестокого захвата заложников в Кизляре. Формулировка была найдена. И насколько я знаю, все остались довольны.

Ну, раз уж стали нормально кормить, значит скоро освободят! По всему было видно: наша драматическая эпопея близилась к концу. Мы так долго думали об освобождении, рисовали его в своем воображении, прислушивались и ковырялись в своих предчувствиях, гадали на промасленных картах, расшифровывали свои сны и привидевшиеся образы, что, видимо, развили в себе шестое чувство. Оно подсказывало нам, что ЭТО произойдет скоро. Такое ощущение поднимало настроение. А удерживать его помогало хорошее питание. Что ни говори, мы все-таки животные, и пища, пожалуй, первая из присущих нам потребностей. И нас кормили, как на убой, точнее, приводили в «товарный вид», а это означало, что «покупатель» созрел. Похитители договорились об условиях нашего с Владом освобождения.

Многие из тех, кто нажился на нашем похищении, сегодня уже мертвы – это Арби Бараев и его подручные. Мы их не забудем и, как говорится, не простим, а там уж Бог им судья. А тех, кто отдал за наше долгожданное и счастливое освобождение деньги, мы до сих пор не знаем, в лучшем случае только догадываемся. Вам не кажется, что это несправедливо? До сих пор хочу узнать имя человека, отдавшего немалые деньги за нашу свободу. Я хотел бы знать, кто выдвигал похитителям встречные условия, кто, не вдаваясь в детали, принимал окончательное решение. Я, может, хочу сказать спасибо своему не безымянному, а конкретному благодетелю.

Этим благодетелем не мог быть покойный Бадри Патаркацишвили, который лично приезжал в аэропорт встречать наш спецрейс из Ингушетии. Бадри Шалвович, финансовый руководитель ОРТ, не мог принимать таких решений самостоятельно, ибо наше освобождение в Москве представлялось не столько денежным, сколько все-таки политическим вопросом. Ведь неспроста информацию о нашем с Владом освобождении не хотели вначале предавать огласке до намечавшейся встречи Бориса Ельцина с Асланом Масхадовым. Предполагалось использовать наше «продолжающееся заточение» как аргумент в разговоре с чеченским президентом.

«К сожалению, даже успешное освобождение – это еще не конец всех страданий. У освобожденных заложников часто наблюдаются странные реакции, впервые описанные после захвата в 1973 году заложников во время ограбления банка в Стокгольме. Между террористами и их узниками устанавливается сильная психологическая связь, получившая название стокгольмского синдрома. Пережив эмоциональное потрясение, многие бывшие заложники начинают симпатизировать террористам, с которыми они находились в очень тесном контакте и от которых зависела их жизнь. Кроме того, большинство бывших заложников довольно долгое время переживают посттравматическое стрессовое расстройство. Его симптомами могут быть бессонница, потеря аппетита, апатия, внезапные вспышки ярости, трудности в общении с близкими. Иногда освобожденные заложники переживают так называемую вину выжившего. Человека преследует мысль о том, что он каким-то образом виновен в смерти других заложников… Все эти реакции естественны, со временем человек избавится от них. Исключения составляют лишь похищенные ради выкупа миллионеры – владельцы крупных компаний. Опыт беспрекословного подчинения воле похитителей особенно болезненно действует на тех, кто сам привык отдавать приказы и распоряжения».