Array Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории

Выбрался, леском пошел обратно к дому, а туда нельзя! Узнают! Ночью пробрался в свой сарай, забрал документы, гимнастерку, пилотку, посмотрел на окошки родного дома и пошел в сторону фронта. Через пару дней наткнулся на своих. Хорошо, линия фронта еще не закрепилась, местами пройти можно было. Я и вышел, аккурат на свою родную часть. Можно сказать, повезло опять.

Комбат, особист, да и многие другие меня знали. Связь я всем им делал. Где был, откуда? Рассказал правду про дом, про плен, как бежал. Особо не дергали, не до того было, немец наступал, да и много тогда наших выходило, документы сохранил, форму – это хорошо. За винтовку, правда, ругали сильно, я сказал, что в болоте утопил. И снова тяжелые бои. Помню, бегу – тяну линию связи, катушка, автомат. Постреливают вокруг. Смотрю, параллельно со мной бежит немец. Близко, лицо видно. Тоже катушка, автомат. Как и я, линию связи тянет. Бежим, косимся друг на друга, но ни он, ни я не стреляем, каждый свое дело делает, не до этого. Долго так бежали. Потом разбежались, каждый к своим траншеям линию потянул.

« Дед, а как тебя ранили ?» – снова спрашиваю его.

Ну как! Конец зимы. Окраина какой-то деревни. Идем в атаку. Снег по колено, бежать тяжко, ноги в снег проваливаются. Я с телефоном, катушкой, линию тяну. Отстал немного. И тут пулемет как даст по нам. Все в снег зарылись, по цепи кричат: «Вперед! В атаку!» Вскакиваем, бежим. Ура-а-а!

Вдруг я спотыкаюсь, падаю, в горячке хочу вскочить, а нога не слушается. Смотрю, а она неестественно набок вывернута, и ватные штаны от крови набухают. И тут только боль почувствовал. Зажал я руками рану, кровь все равно просачивается. Возможно, потерял сознание на какое-то время. Очнулся, лежу. Чувствую, замерзаю. Бой уже где-то за деревней идет. Темнеет. Смотрю, двое бегут. Наши! Санитары! Оказались не из нашего полка, но, тем не менее, помогли. Перетянули ногу жгутом поверх штанов, к винтовке привязали, понесли, от тряски боль страшенная. Дотащили меня до саней, там в специальные ватные мешки запихали, по два раненых в мешок. Два мешка на повозку – и поехали. Везли долго, в соседнем мешке капитан-танкист умер по дороге. Привезли.

Огромный сарай, сено на полу набросано, раненых вокруг много, все стонут, кричат, ругаются, запах такой стоит! Меня сразу в палатку, на стол. Сапог, штаны, кальсоны разрезали, сняли. Ступню не чувствую.

Врач, пожилой, в очках, осмотрел ногу. Говорит мне: «Колено раздроблено. Отрежем ногу выше коленной чашечки». Я прошу: «Доктор, не надо, оставьте ногу» А если воспаление, гангрена? Что тогда? Отрежут ногу по бедро или помрешь» – отвечает он. Говорю: «Пусть, не надо сейчас резать!» Посмотрел на меня доктор, вздохнул устало: «Ладно, оставим тебе ногу. Больно будет». Потом долго возился: собирал, скреплял, зашивал колено, зафиксировал ногу, чтобы правильно срослась. Я все вытерпел, только сдавленно мычал от боли. Боялся, если буду орать, то доктор передумает и оттяпает ногу. Сейчас очень жалею, что даже спасибо сказать ему не успел, да и как звали не помню. На другой день нас, раненых, погрузили в санитарный поезд, и в глубокий тыл.

А поезд проходил через родную станцию Измалково. Минут тридцать там стояли. Я все глядел, может, кого знакомого там увижу. Никого не встретил – пустая станция. В госпитале нога зажила, еще раз спасибо тому доктору, правда не сгибается. Но передвигаться без протеза и палочки можно. Болит иногда, когда погода меняется, и ходить долго тяжело. Комиссовали. Я домой, а на меня там уже похоронка пришла. Мол, погиб смертью храбрых. А я живой! Письмо из госпиталя пришло только вместе со мной, почти в один день. Почта так вот медленно сработала почему-то.

Вот такой вот рассказ простого солдата, выполнившего до конца свой долг перед Родиной в самый трудный первый год войны. Награды и похоронка бережно хранятся в наших семьях. Недавно в Интернете нашли именной список безвозвратных потерь части, где прадед мой, Александров Владимир Михайлович, записан как похороненный под деревней Нестюрино Архангельского района Курской области, и представление его к медали «За боевые заслуги».

Записал Иван Александров

Мы ходим разными дорогами, живем в разных городах и даже говорим на разных языках, но есть события, объединяющие всех. Таким событием для всей страны стал марш «Бессмертного полка», 9 Мая 2015 года собравший под знаменем Победы двенадцать миллионов человек. Люди шли семьями, несли плакаты, и редко на этих плакатах была одна фотография, чаще – несколько.

Мы с мужем и шестилетний сын Ванька тоже шли в этом нескончаемом потоке, на нашем плакате было пять фотографий: Сережин дедушка и три моих, и еще мой дядя – мамин старший брат. Мужчины от восемнадцати до пятидесяти ушли на фронт, и вернулись почти все – кроме самого младшего.

Наверное, нашей семье повезло: на улице в Сергиевом Посаде, где стоит дом моих предков, еще в советские годы поставили памятник погибшим. Сейчас на этой улице всего сорок домишек, тогда было и того меньше. На памятнике пятьдесят два имени, много одинаковых фамилий – вот Сорокины, наши однофамильцы, отец и трое сыновей с войны не вернулись. Теперь и наших никого уже нет в живых, за них остались мы.

Моих дедушек на плакате трое, потому что самый настоящий мой дедушка Платон, Платон Матвеевич Колодко, с которым мы все мое детство во что-то играли – или в пуговицы, выпиленные им на токарном станке, или в подкидного дурачка, или в сделанные им собственноручно доминошки, на самом деле вовсе не был мне родным дедом, а женился на бабушке через несколько лет после того, как она овдовела. Своих детей у него не было и, видимо, не могло быть – в лагере для военнопленных в Италии ему кололи стерилизующие уколы, так что бабушкина семья стала ему родной. Для нас с сестрой он был самым настоящим дедом, и ничего не изменилось, когда с возрастом мы осознали все тонкости родственных связей.

Настоящий мой дед, мамин отец – Григорий Сорокин, прошел всю войну и вернулся. Сразу после революции, в восемнадцать лет, он из деревни приехал в Москву и поступил на истфак МГУ. Одним из самых любимых профессоров там был Николай Бухарин – студенты на руках выносили его после лекций, затаив дыхание слушали о справедливом коммунизме и верили, что они его приблизят. После процесса над Бухариным и его расстрела в 1938 году Григорий перестал верить в идею справедливого коммунизма и запил. Войну прошел с начала и до конца полковым комиссаром, вернулся живой, но пить стал снова, и крепко. Ему все казалось, что за ним следят, а он спасается от преследователей – своих же домашних, а через пять дней после смерти Сталина он умер от приступа стенокардии.