Сергей Михалков - Стихи о войне

Едва вошли одновременно
Мы в то село со всех сторон,
Как занял все дома мгновенно
Десантный славный батальон.

Был бой. И, прыгая с перины,
От ужаса смертельно сер,
Во тьме своим солдатам в спину
Стрелял фашистский офицер.

И я клянусь, что не дрожала
В час мщения моя рука,
Что этой ночью сталь кинжала,
Как никогда, была крепка!

А на рассвете после боя
За пустырями у пруда
Увидел я перед собою
То, что запомнил навсегда:

И шест с простреленной скворешней
Неприлетевшего скворца,
И две цветущие черешни
У обгоревшего крыльца.

И вспомнил я свою присягу,
Навеки данную стране:
Не отступать в бою ни шагу,
Как трудно ни было бы мне.

Финляндия знала Виэрто Пааво —
Была у Виэрто спортивная слава.
Но продались Гитлеру финские власти,
И вот изменилось спортивное счастье.

На фронте известного лыжника-финна
Союзники-фрицы столкнули с трамплина.
Погиб он в сугробе, метелью освистан…
Чужих чемпионов не жалко фашистам.

Я родился в станице, на Дону,
У теплых скирд накошенного хлеба,
И в детства полюбил я вышину
Родного и безоблачного неба.

Я жил и рос, как все в моих летах —
Я голубей гонял, следя за их полетом,
Но с каждым днем все ближе был в мечтах
К стремительным военным самолетам.

Нет, не манил меня великий перелет,
И не завидовал я летчикам-героям,
Я все хотел потрогать самолет
И посмотреть, как он внутри устроен.

Я в восемнадцать лет покинул дом.
Всплакнула мать и проводила сына.
И стал мне домом мой аэродром,
Дороже всех – любимая машина.

Она испытана. И не в одном бою.
Она проверена. И не в одном сраженье.
Она летит – и сразу узнаю
Ее по одному ее движенью.

И если возвращается звено,
Знакомый гул я слышу ближе, ближе…
И думаю: а вдруг не суждено?
А вдруг своей машины не увижу?

Но вот она! Летит! Вот по земле
Уже бежит. И я ее встречаю,
И пять пробоин на родном крыле —
Пять свежих ран с тревогой отмечаю.

Как я горжусь машиной боевой!
Она опять прошла сквозь испытанья,
Она вернулась к нам живой, живой
С опасного военного заданья.

И летчик пожимает руку мне,
Снимает шлем и теплые перчатки.
Он вел огонь, и сам он был в огне.
Он принял бой, и было «все в порядке».

Неискушенным людям не понять,
Как дорого скупое это слово,
Но каждый техник за него обнять
Готов товарища и друга боевого.

Она звалась «Брусникой», но не зрела,
На солнечной опушке не росла,
Ни запаха, ни вкуса не имела
И никогда съедобной не была.
Она была размещена в подвале,
К ней по кустам тянулись провода,
Ее через «Ракету» вызывали,
И занята она была всегда.

Но летчик-штурмовик Шатров Василий
Не удивлялся в жизни ничему,
Он попросил – его соединили.
– «Брусника» слушает! – ответили ему.
– Кто говорит? – Орлов у аппарата…
– Докладывает капитан Шатров.
– Как жив, Шатров? – Заштопан и залатан.
Из госпиталя выписан. Здоров.

Старт замело, опять мороз крепчает.
Лицо стартера на ветру горит…
И в сотый раз «Ракета» отвечает:
– «Брусника» занята…
«Брусника» говорит…

Как хорошо через окно палаты
Увидеть первый снег голубоватый,
И лыжный след, и первый санный путь,
И вылезти из серого халата,
И туфли снять, и сапоги обуть,
Шинель надеть, ремень стянуть потуже,
Проститься с медицинскою сестрой,
Сойти с крыльца навстречу зимней стуже
И чувствовать, что жив и так же нужен,
И ждут друзья, и завтра встанешь в строй.

Три месяца своей не видев части,
Обратно в часть, в свой полк, к своим Ил-2
Шел штурмовик. У летчика от счастья,
А, может быть, от воздуха отчасти
Кружилась на морозе голова.

Над снежным лесом бреющим полетом
Прошли на запад три штурмовика…
Шатров подумал: «Значит, есть работа.
Штурмовики – из нашего полка».

Когда шагает человек военный
И далека последняя верста,
Доходит человек обыкновенно
До первого контрольного поста.
Там происходит разговор минутный,
Там установят, кто идет, куда.
Там на машине грузовой попутной
Найдется место в кузове всегда.

В добротных валенках, в дубленом полушубке
Стоит боец, винтовка на ремне.
Он до войны ходил в туфлях и в юбке,
Но девушки сегодня на войне.
И если ты военною дорогой
По всем фронтам проедешь и пройдешь,
Ты их увидишь – их повсюду много.
Сидеть в тылу не хочет молодежь.
Протер водитель стекла рукавицей
И опустил легонько тормоза.
Расстались двое… И, как говорится,
Один запомнил летные петлицы,
Другой запомнил карие глаза.

Кто был на фронте, на суровой службе,
Кто видел смерть, но выполнял приказ,
Тот знает цену настоящей дружбе, —
Она была испытана не раз.

Ты знаешь, что тебе перед полетом
Друзья твои готовят самолет,
Что в воздухе твой друг за пулеметом
И он тебя в бою не подведет.
И что при взлете бомба не сорвется —
Ты в дружбе с оружейником своим,
Что над землей мотор не захлебнется —
Твой друг механик повозился с ним.

Сидит Шатров в родной столовой летной,
Он, как в семье, в кругу своих друзей,
Стоит над ними сладкий дух компотный
И ароматный запах свежих щей.
А повар всех на кухне распекает:
– Людьми такими нужно дорожить!
А, может быть, он щей еще желает?
Еще котлету нужно положить?
Спешит к столу официантка Тося,
В руках – поднос, на нем – двойной обед.
Сидит Шатров, и все, что он попросит,
Ему несут – ни в чем отказа нет.

В комбинезоны теплые одеты,
Привычные к военному труду,
Шли летчики. Им летные планшеты
Колени задевали на ходу.
Им было в небе холодно и жарко,
Им хочется поесть, попить, поспать.
Их обогнала в поле «санитарка» —
Их было шесть, домой вернулось пять.

Мы с каждым днем становимся суровей,
Война сегодня наше ремесло.
Мы до последней капли нашей крови
Деремся зло и побеждаем зло.
Но все-таки стоять над изголовьем
У раненого друга тяжело.
И сила мести в воздух тянет снова
И на гашетку просится рука.