Артем Драбкин - Я дрался на Т-34. Третья книга

Я очнулся, когда меня шесть медсестер растирали в санитарной палатке. Я, 18-летний парень, лежу голый под руками девушек. Я невольно прикрыл свой срам. А одна говорит:

– Смотри, он ожил! Нашел что закрывать!

Оба мы живы остались, но схватили двустороннее крупозное воспаление легких. Дело было в марте, дня за три-четыре до перемирия, а пролежали мы с ним примерно полтора месяца, до самого мая. Потом нам, как пострадавшим на фронте, дали по 30 суток отпуска.

Я приехал домой, а меня никто не ждет! Я не сообщил, что в отпуск еду, и тут приезжает солдатик, не в защитной форме, а в красивой серо-стальной. Мы ею очень гордились.

Отгулял, вернулся обратно в часть, и нас всех направили в лагерь, недалеко от Пулковских высот. Пробыли в лагере месяца два-три, а потом нас стали разбрасывать по частям. Так я попал механиком-водителем танкетки Т-37 в 177-й отдельный разведывательный батальон 163-й моторизованной дивизии 1-го механизированного корпуса, находившийся под Псковом. Во время войны такие батальоны стали мотоциклетными называть. В нем была танковая рота – 17 танков БТ и Т-37.

Т-37 – это маленький такой танк. Экипаж из двух человек. Трансмиссия и двигатель от ГАЗ-АА, а толщина брони максимально 16 мм. Но для разведки он вполне подходил. В батальоне была еще бронерота, в которой были бронеавтомобили БА-10 с 45-мм пушкой и более-менее солидной броней и БА-20 – вроде «эмки», только с пулеметом. Мы его так и называли: «бронированная эмка». Кроме того, была мотоциклетная рота – 120–150 мотоциклов АМ-600.

В мае 1941-го мы выехали в лагеря, а утром 22 июня: «Тревога!» Сначала нас по тревоге бросили под Ленинград. Мы все удивлялись, куда идем? Оказывается, наш 1-й мехкорпус перебрасывался на Карельский перешеек. Мы сосредоточились в Гатчине, а 3-я танковая дивизия была переведена севернее Ленинграда. А потом пришел приказ, и нашу 163-ю дивизию вернули обратно к Пскову. Прошли его, вышли на Остров. У Острова перешли бывшую государственную границу с Латвией, прошли Резекне и числа 30 июня, под Шауляем, столкнулись с немцами.

Пока шли к фронту, повсюду орудийные выстрелы слышали. Наш разведбатальон впереди дивизии. Тут нас останавливают, говорят: «Впереди немцы!» Комбат пригласил командиров взводов на совещание, а мы у танка сидим, разговариваем. И вдруг стрельба, снаряды рвутся. Немцы! Мы по танкам, а нас заперли – местность болотистая, да еще дождь прошел, мы ни туда ни сюда. Мне командир кричит:

– Влево, сходи с дороги в лес!

А я вижу, как снаряд – дзинь! – ударился об землю, подскочил и всем своим телом ударился о броню. Такой удар! Но ничего не пробил.

У меня мандраж! Я разворачиваю танк, и вдруг удар.

Командир кричит:

– Прыгай!

А у меня реакция замедленная, ничего не понимаю. Но, наконец, вылез из танка – и в кювет.

Ползу. Посмотрел назад – мой танк горит. Снаряд в моторное отделение попал. У танкистов только револьверы были, но мы на всякий случай получили винтовки и положили их на гусеничную полку.

Командир кричит:

– Давай за винтовкой!

Я вернулся обратно к танку, а винтовки уже обгорели. Кругом стрельба, по шоссе немецкие мотоциклисты идут. Нас, танкистов, человек шесть собралось, и мы пошли по лесу. Выбрались.

Идем на восток, уже смеркается, видим – машина грузовая идет. Мы сначала начали кричать, думали, что наши, а это немецкая была, мы уже позже сообразили – она же в камуфляже, а у нас таких не было. Вдруг из машины в нашу сторону полетела граната! Мы автоматически упали. Я помню, как она летела и от запала искорки отлетали, как маленький фейерверк.

Я увидел, как она упала и взорвалась. Никого не задело. Колька Карчев – запевала наш, у него изумительный тенор был – кричит:

– По кузову!

Окрыли стрельбу, а в ответ тишина. Мы начали кричать – молчание. Подошли, никого нет, мотор работает, машина завязла, а в ней всякие мешки с продуктами, обмундированием и другое интендантское барахло. Мы бросили мешки под колеса, вытолкнули машину, сели в нее и поехали. Так и приехали к нам в батальон. Как мы на него вышли, не зная обстановки, до сих пор не понимаю. Но приехали точно в расположение.

После этого мотоциклисты и мы, танкисты, что без танков остались, начали воевать по-пешему. Мы ездили на машинах или на броневике (там спереди такие крылья, и мы ложились – один на одно крыло, другой на второе с винтовкой) в разведку.

Был еще один бой, пехотный. Дивизия ударила по немцам, они вроде как отошли, но на самом деле просто обошли наши позиции, да еще сзади десант выбросили – перекрыли дорогу на Остров. Дивизия хотела вернуться на свои зимние квартиры, но ничего не вышло. Так вот я удивился пехотинцам: они плюх – и отползают, а поднимаются уже в другом месте, а нас-то этому не учили! Мы плюх – и с этого же места поднимаемся, а немцы по этому месту лупят. Я так и не понял, почему нам не давали такую общую подготовку? Она нужна всем, надо знать, как воевать по-пехотному!

Вышли из окружения в районе Опочки. Командовал нами начальник бронетанковой службы дивизии. Он организовал вокруг себя человек 20 танкистов, так мы и шли… Мы по болотам, а немцы по дорогам.

Вышли на переправу через какую-то речку, там Т-26 нашего 25-го танкового полка обороняли подходы. Отбивались от самолетов счетверенными «максимами», ну еще из винтовок стреляли, больше никаких зенитных средств не было. Немцы летали на высоте максимум 200–600 метров, а пикирующие Ю-87, Ю-88 ходили по головам. Как только начинается утро, если солнце – мы будем под авиацией. И вот летит орда, самолетов 30–50, и все бросают бомбы. Они сыплются… Страшно! Не дай бог попасть под бомбежки немецкой авиации… Только в конце июля – начале августа появились МиГ-3. Они хорошо дрались. Наши «ишачки» И-15, И-16, они маневренные, но «мессера» их били беспощадно.

Вышли к своим. Мы к тому времени повыбрасывали противогазы, понабивали противогазные сумки сухарями, гранатами, патронами – всем вперемешку. Но главное – мы остались все равно танкистами. Темно-синие комбинезоны пришлось снять, а танкошлемы мы оставили. Для маскировки ломали ветки и прикрывали их. Потом отходили, отходили. Были и панические настроения. Помню, Колька, когда попали в окружение, говорит:

– Ребята, давайте сдадимся в плен, а потом удерем.

– Тебе так и дадут удрать. И вообще, как это сдаться в плен?! Ты что, Коля, очумел?!

– Жизнь сохраним. А потом будем их долбать.

– Они тебя уничтожат, и все.

У многих появилось психологическое безразличие. Помню, мы вошли в тыл к немцам. Ну и напали на колонну наших пленных километрах в двадцати от линии фронта. Длинная колонна, примерно из 1000 человек, а охраняли их человек десять – мотоцикл впереди, мотоцикл сзади. Мы напали, перебили охрану. Ребятам показали направление, по которому мы шли, по болотам, немцы же в 1941 году не сходили с дорог, они боялись лесов, болот, а мы только по лесам и болотам ходили. Указали дорогу, а пленные уселись и не тронулись с места! Человек сто только пошло… И все же большинство верило – научимся воевать. И еще мы понимали: для того, чтобы остановить отступление, нужно сломить ту психологию, которая появилась.