Артем Драбкин - Я дрался на Т-34. Третья книга

Иду, вижу – несколько хат с соломенными крышами и большая брезентовая палатка с красным крестом. Мне в палатке сделали укол от столбняка, повели на санобработку, обмундирование кинули в прожарку, и я, кряхтя от боли, пытался как-то помыться.

Повели в палатку, сняли мои бинты, промыли рану, положили гипс до локтя.

Завели в хату, там на полу настелена грязная солома, и лежит на ней один младший лейтенант из пехоты, жизнерадостный и веселый татарин. Ему осколок попал в ягодицу, и я сказал:

– Ты, видно, драпал, если тебя в такое «интересное» место ранило.

Он рассмеялся, мол, точно драпал, да сзади мина разорвалась.

Из соседней комнаты раздавались стоны, и пехотинец сказал, что там лежит сильно обгоревший капитан-танкист.

Ночь я провел в стонах, боль в руке усиливалась, и мне казалось, что стоны помогают ее терпеть, а в соседней комнате орал от боли обгоревший танкист.

Пришла медсестра, сказала, что капитан не жилец и помочь ему медики уже не могут. Мне тоже хотелось кричать от невыносимой боли, рука под гипсом горела, я озверел и как ошалелый зашел в палатку, где находилась женщина-врач, капитан медслужбы.

Я кричу:

– Гипс снимите! Боль адская!

А капитанша заявляет, что гипс наложен на две недели и только потом его снимут. Я стал орать, что сам сорву этот гипс, тогда военврач говорит медсестре:

– Сними с него гипс.

Срезали гипс ножницами, а под ним кругом черный гной! Стали промывать рану, и из нее вываливается осколок. Мне стало легче, боль затихла.

Я лежал в госпитале, наши уже взяли Киев, но рана не заживала, а два крайних пальца скрючило контрактурой, они были загнуты к ладони.

Наш полевой госпиталь в ноябре перебазировали в Пуще-Водицу, на окраине Киева. Разместили в хорошем уцелевшем здании, где уже были железные кровати с постелями. Рядом с госпиталем роща и конечная остановка киевского трамвая.

Стал осматривать меня главный хирург госпиталя, зондом тыкал в мою рану, пока не пошла кровь с гноем, и после сказал, что надо делать операцию по удалению осколков из руки. Привели в хирургическое отделение, привязали за руки и за ноги к операционному столу, сделали блокаду, обкололи всю руку, хирург сделал разрез и стал копошиться в ране.

Я только слышал, что он говорит ассистенту и операционной медсестре:

– Запишите: разрез длиной 13 сантиметров, чистка лучевой кости…

После этой операции мое состояние улучшилось, но тут пришло письмо из Артемовска, в котором кто-то мне сообщил, что вся семья Матусовых погибла от немецких рук. Мне стало тяжело на душе, не хотелось жить…

Я стал для себя никчемным человеком, который никому не нужен и которого никто уже не ждет. Только одна мысль – побыстрей выписаться и снова пойти воевать и мстить.

В ране оставалось еще сантиметра четыре незажившего шва, но я пошел к главному врачу госпиталя и попросился на выписку. Он ответил:

– Пока рано. Да еще и так бывает, есть такие ловкачи, которые специально выписываются с незажившим ранением пораньше, чтобы потом растянуть лечение в другом месте и не попасть на фронт. Я о вас так не думаю, но если вы хотите выписаться досрочно, то пишите заявление с просьбой.

Я раненой рукой кое-как написал заявление, и 5 февраля 1944 года меня выписали из госпиталя.

Выдали старую солдатскую шинель и направление в сторону Винницы, где в каком-то штабе я должен был получить назначение.

Добирался на попутках и как-то слез в какой-то безлюдной деревушке, где повсюду валялись трупы немецких солдат. Проехал до следующей деревни, машина дальше не шла, в какую хату дверь ни открою, все битком забито нашими солдатами. Смотрю – вдали лесочек, а на опушке стоит одинокая хата.

Пошел туда по полю, снегу по колено… Открываю дверь, в сенях никого нет, захожу в комнату и вижу, что за столом сидят двое. Один из них, здоровяк с наголо бритой головой, сидит ко мне спиной. Спрашиваю:

– Можно здесь заночевать?

А мне «спина» отвечает:

– Здесь расположена армейская штрафная рота, и посторонним тут находиться запрещено!

Я вышел из хаты, куда идти – не знаю. И тут за мной выходит этот бритый здоровяк:

– Извини, товарищ лейтенант. Зае…сь эти танки. У меня на Дону четверо ребят батьку ждут!

Я обернулся и сразу узнал Мыколу Васильева, своего бывшего механика-водителя! Он добавил:

– Я здесь в штрафной роте по ночам штрафникам на передовую обед доставляю. Заходите, товарищ лейтенант, не обижайтесь.

Я зашел в хату, Васильев говорит своему товарищу:

– Это мой командир танка.

Сели за стол, старшина достал бутылку самогонки, разлили ее по кружкам и молча чокнулись. Я подумал, вот гад, и в штрафной роте пристроился, чтобы не воевать, нашел теплое местечко. Постелил шинель на пол и заснул.

Ночью ушел из этой хаты, ни с кем не прощаясь. На дороге поймал попутку и доехал до города, явился в штаб БТ и МВ, показал документы и справку в одном из кабинетов и сказал, что разыскиваю свой 53-й танковый полк 69-й механизированной бригады.

Офицер взял мои справки, вышел из комнаты и, вернувшись, заявил:

– Твой полк давно на Урале, отправлен на переформировку. Мы решили направить тебя на другой фронт. Поедешь в Карелию, финнов бить.

У меня даже не было сил удивляться. Неужели на Украине нет танковых частей, нуждающихся в танкистах? Зачем гонять офицера через полстраны куда-то на север?.. Полнейший абсурд!

Мне выдали направление, продаттестат. На товарняке добрался до Киева, дальше – на Харьков, где мне предстояла пересадка на Москву. На вокзале встретил старшину-танкиста, который сказал, что помнит меня по мехбригаде и что меня за бои на Букринском плацдарме наградили орденом Красной Звезды.

Где сейчас наша часть, он точно не знал, поскольку тоже возвращался из госпиталя.

Пошел в Харькове на вокзальный медпункт поменять бинты на руке и встречаю там двух офицеров, один из них старший лейтенант из нашего училища. Говорит мне:

– Покажи награды.

А я ему показываю на бинты и думаю: «Вот наивный парень, спешит на фронт за орденами, а я на войне о них и не думал и не стремился что-то получить…»

В Москве, в комендатуре, мне объяснили, на какой вокзал надо перейти, я залез в поезд, идущий на Мурманск, мне досталась узкая третья багажная полка, и, чтобы не слететь оттуда во сне, я привязывал себя поясным ремнем за трубу.

Через несколько дней я слез на станции Беломорск, и в каком-то штабе мне дали направление в часть в город Кемь, куда я и прибыл в начале марта 1944 года. (Бои на Букринском плацдарме были осенью 43-го.)

В трех километрах от станции Кемь находились бараки, в которых размещался танковый резерв.

В офицерском танковом резерве в городе Кемь нас разместили в бараках, где мы спали на нарах.