Артем Драбкин - Я взял Берлин и освободил Европу

Ночевали в каком-то доме. В нем был еще один штурман по фамилии Дремлюга с пикирующего бомбардировщика. Я был в полузабытье, а стрелок с ним разговаривал насчет побега. Я еще подумал, что же он так сразу с незнакомым человеком говорит насчет побега. Тут я отключился.

Утром поехали дальше, а я уже настолько ослабел, что ходить не мог. Ребята мне помогали. Привезли в офицерский лагерь. Стрелка отправили в другой, он меня нашел уже после войны. В лагере в больничную палату, наверное, положили. Не допрашивали. Я был почти всегда без сознания, в бреду. Мне представлялось, что я вернулся, прилетел в полк, меня там встретили, накормили. Когда приходил в себя, то очень болело сердце. Боль такая, что невозможно терпеть. Так болит, как будто зажали в клещи, рот открыли и сверлят зубы. Думаешь, хотя бы чуть-чуть отпустило, а потом отключаешься… Ничего не чувствуешь, но остаются картины бреда.

Мне мазали лицо каким-то жиром. Потом стал понемногу приходить в себя. Глаза долго не видели, наверное, целый месяц. Лагерь был интернациональным, но все национальности содержались раздельно. В апреле нас группами стали уводить на запад, подальше от линии фронта. По дороге останавливались у немецких крестьян, бауеров. Я еще плохо себя чувствовал, еле шел, отставал от группы, наверное, метров на двадцать пять. Думал, что пристрелят. Помню, в пути летели английские истребители. Конвоиры дали команду: «Ложись!» Мы легли прямо на дорогу. Я стал бежать от дороги, думаю, какая разница, бежать еще хуже. Задрал голову, смотрю. Они начали один за другим пикировать, но не стреляют. Попикировали, попикировали и улетели. 23 апреля остановились на ночлег в каком-то сарае. Утром мимо нас пошли танки с белыми звездами. Прибежали бывшие пленные американцы и взяли в плен конвоиров. Те не сопротивлялись. Они уже чувствовали, что деваться некуда. Освободили нас из этого сарая, мы, конечно, обрадовались. Мы пошли дальше и дошли до какого-то городишка. В нем мы жили где-то до середины мая. К нам присоединились и другие военнопленные и угнанные на работу гражданские. Немецкое население вело себя нейтрально. Они боялись вступать с нами в конфликт. Ребята начали лазать по подвалам в поисках еды и спиртного, хотя американцы нас довольно сносно кормили. 9 Мая пошел шум, что окончилась война. Все выбежали на улицу, я тоже выбежал. От радости кричали, аплодировали, закончилась война! Немцы были просто, по-моему, потрясены.

Все время ходили какие-то слухи, что американцы соблазняли вступить в их армию, что нас не будут возвращать на родину, но где-то в середине мая пришла колонна «студебеккеров», и нас отвезли в Австрию, в расположение наших войск. Там был организован сборный пункт. Жить было негде, пришлось строить землянки. Я чувствовал себя плохо и обратился к охране. Меня положили в лазарет. Там я написал письмо матери в Москву. Сообщил, что такого-то числа был сбит, обгорел, чтобы она не расстраивалась, лицо заживает нормально. Мать отнесла письмо в Москворецкий военкомат, а то ведь оттуда уже похоронка пришла. Ведь моя группа улетела, не увидев мой раскрывшийся парашют.

Из Австрии нас на поезде отправили в Первую горьковскую стрелковую дивизию – так назывался фильтрационный лагерь где-то на территории Белоруссии. Там я узнал, что 23 февраля мне было присвоено звание Героя Советского Союза. Это сказали ребята, которые были сбиты после меня и тоже проверку проходили. Я особо не афишировал это дело, но во время проверки мы писали все, что знали друг про друга, и это, естественно, всплыло. Поэтому ко мне относились очень хорошо, никаких нажимов не было. Я сам относился к работникам КГБ с большим уважением. Для нас это была героическая профессия. Где-то в августе, когда пришли все ответы на запросы, мне дали шинель с пехотными погонами, какой-то документ и выпустили. Я приехал в полк, а к этому времени весь наш корпус расформировали. Командующий вызвал меня: «Вы летчик опытный, но все же сильно пострадавший. Здоровья у вас нет. Образование среднее. Предлагаем вам поехать домой». Вот так в 1946 году меня демобилизовали. Приехал в Москву, обратился в военкомат. Там еще раз прошел проверку. В этом же году поступил в Московский энергетический институт. Через год меня вызвали в военкомат и вручили Золотую Звезду.

командир взвода 223-го гвардейского стрелкового полка 78-й гвардейской стрелковой дивизии

Форсирование Одера. Саперы проложили штурмовые мостики, и мой взвод, один из первых в полку, перебежал на немецкую сторону и вступил в бой. Напротив нас, в домах, засели немцы и остервенело отбивались. Потом из-за домов вышла САУ и начала нас обстреливать. В десяти метрах от меня расчет ПТР вел огонь по самоходке, попадал в нее, но пэтээровский патрон не пробивал броню. И тут САУ «плюнула» снарядом, пэтээровцев разнесло в клочья, а мне осколок снаряда врезался в лобную кость и застрял в ней. Ординарец Лешка, рукой ухватившись за край, вырвал осколок из кости.

Мы смогли удержать захваченные позиции до подхода подкреплений, я ушел в санбат и через несколько дней вернулся в батальон. Комбат при общем построении вручил мне Орден Красной Звезды. Мы продвинулись вперед при поддержке танкистов, но немцы выдвинули навстречу отряды истребителей танков с фаустпатронами, и наше наступление застопорилось. Танкисты боялись «фаустников» как черт ладана, и пехоте пришлось первой идти вперед. Залегли в кювете возле шоссе, на другой стороне дороги, также в кювете, немцы, но слева от нас они поставили пулемет, который фланкирующим огнем держал дорогу под прицелом и не давал нам перемахнуть через шоссе и выбить противника. Двое бойцов пытались перебежать через шоссе и были сразу срезаны пулеметной очередью. И тут мне помкомвзвода Ерохин сказал: «Я пойду», но он успел пробежать несколько шагов, и его убило. Я доложил по полевому телефону обстановку в штаб, и на подмогу к нам подошли три танка. Из одного вылез танкист: «Кто старший?» – «Я, лейтенант Стратиевский» – «Лезьте на броню. Если заметишь «фаустника», сразу стучи прикладом по броне, мы остановимся». Мы двинулись по нашей стороне, а вдоль шоссе стояли сооружения из бревен в виде буквы «П», и в одном из них засел «фаустник», которого мы вовремя заметили. На фаустпатроне есть специальный клапан, его сдвигаешь и так устанавливаешь расстояние для стрельбы зарядом на 90–150 метров, но этот немец замешкался, и танкисты из пушки и пулеметов «проверили» все впереди, мы благополучно перемахнули через шоссе, и танки рванули прямо по кювету, в котором засели немцы. За всех в тот миг отомстили, и за Ерохина, и за других павших бойцов…