Владимир Першанин - «Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага

«Зверобои» перенесли огонь на гаубицы — «стопятки». Там поднимались столбы земли, раскрошенного бетона, детонировали от попаданий тяжелых фугасов гаубичные заряды.

Подполковник Фомин подошел к Чистякову. Экипаж, расстреляв весь боезапас, торопливо загружал в люки снаряды.

— Неплохо врезали по «семидюймовкам», — сказал он. — Они крови нам много попортили. Два дня назад гаубичную батарею с землей смешали. Воронки метров шесть в диаметре.

— Видел. Мощные пушки были, — ответил Александр и, прикуривая протянутую подполковником папиросу, спросил: — Мы наступать будем?

— Наш полк пока в резерве. Переправы наведут, тогда решат.

Фомин, Чистяков и остальные командиры машин подошли к разбитой самоходке. Из перекошенного люка уже вытащили мертвые тела механика-водителя и радиста. Остальной экипаж был контужен, у заряжающего сломана рука. Лейтенант Анатолий Корсак с трудом поднялся и приложил руку к перевязанной голове:

— Товарищ подполковник, машина получила повреждения во время обстрела вражеского форта. Два человека погибли.

Он закашлялся. Фомин подозвал санитара:

— Отведи лейтенанта к другим раненым. Его в санбат надо.

— Не надо меня в санбат. Отлежусь в санчасти. Ребят похороните по-человечески. Недолго вместе повоевали.

С ревом заработали реактивные шестиствольные минометы, которые прозвали «ишаками» за характерный звук летящих мин.

— Ложись! — крикнул Фомин. — Сюда летят.

Это была обычная привычка немецких артиллеристов — отомстить за своих и оставить последнее слово за собой.

Дали залп сразу восемь или десять минометов. Удар был в основном направлен на батарею Глущенко, но несколько мин с грохотом взорвались неподалеку.

Загорелся «студебеккер». Основную часть снарядов из него уже выгрузили. Оставшиеся сдетонировали. Сначала взлетели с шипением объемистые гильзы с порохом, затем рванули фугасные головки.

«Студебеккер» разнесло, осталась лишь рама с горящими колесами. Одна из гильз, размером с увесистый чурбак, ударилась донышком о снег, шагах в пяти от Фомина и Чистякова. В ней еще искрил, догорал порох и шипел снег.

— Могла бы на меня или тебя свалиться, — вставая, отряхивал снег Григорий Фомин. — Глупая была бы смерть. Гильзой убило!

— А старшину не глупо угробило? — отозвался Александр. — Никогда под обстрел не лез, а сегодня решил лично боеприпасы сопроводить. С сорок первого на фронте.

— Расторопный был, — сказал Фомин. — Даже три медали заслужил.

Появился Глущенко и сообщил, что погиб один из командиров машин, недавно прибывший младший лейтенант. Когда раздался залп, он стоял, высунувшись по пояс в люке. Не желая показаться трусом, неторопливо погасил цигарку и взялся за крышку люка, чтобы закрыть ее.

Не успел. Парень забыл, что осколки мин и снарядов разлетаются со скоростью девятьсот метров в секунду. Он, наверное, даже не успел понять, что произошло. Крупный осколок угодил ему в голову раньше, чем младший лейтенант услышал взрыв.

До вечера обе батареи вели огонь, поддерживая наступление. «Студебеккеры» и трехтонки ЗИС-5 подвозили снаряды. Экипажи оглохли от грохота шестидюймовых орудий.

Одна из гаубиц вышла из строя. Отдача повредила замок. Машину пришлось отправить в тыл. Остальные восемь самоходок посылали тяжелые снаряды в каменные и бетонные форты.

Сумели разрушить толстостенную башню, на крыше которой стояли зенитные автоматы. Плотно подогнанные камни поддавались с трудом. Лишь после двух-трех попаданий в одно место кладка давала трещины, обваливались целые куски.

Орудие калибра 128 миллиметров, установленное на втором этаже, огрызалось тяжелыми снарядами. Прежде чем его сумели уничтожить, один из фугасов угодил в «зверобой» из батареи Глущенко.

Проломило броню, машина загорелась. Из экипажа не удалось спастись никому. Остальные самоходки сосредоточили огонь на амбразуре, в башне начался пожар. Затем верхушка, едва державшаяся после многих попаданий, рухнула. На месте мощного сооружения остался торчать кусок обгорелой стены.

Возвращались в сумерках. Люди были измотаны, многие контужены. На буксире тянули поврежденный «зверобой» Анатолия Корсака.

В кузов «студебеккера» погрузили тела погибших. От сгоревшего экипажа почти ничего не осталось, лишь плотно увязанные брезентовые свертки.

Манихин, загибая пальцы, считал потери:

— Два командира самоходок накрылись, один экипаж целиком. Двоих из взвода боепитания… старшину. Это сколько будет?

— Ты десантников забыл, — сказал Миша Савушкин. — Им тоже крепко досталось.

— Постреляли, — угрюмо отозвался Коля Марфин, пришедший в себя только к вечеру. — Башка как чугунная. Я бы грамм сто выпил… или триста.

— До места потерпишь.

— Потерплю…

Радист Валентин Линьков спал, прикорнув в своем закутке. За сегодняшний день он насмотрелся на смерть, пережил и страх и отчаяние, как это бывает в первом бою. А сейчас словно провалился в темноту, иногда беспокойно вскрикивая во сне.

Его преследовал вой реактивных мин, взрывы, сотрясающие землю и машину. Он удивлялся, почему снаряды взрываются без огня, только мощный толчок и взлетающий фонтан земли, дыма, битых кирпичей. Затем приснилась комната в большой коммунальной квартире, вся семья за столом. Он оживленно рассказывал, как метко вела огонь по фашистской крепости их тяжелая самоходка, и размахивал руками.

Понемногу Валентин успокоился. Его никто не будил.

Штурм Кюстрина, а также входившей в его территорию крепости Нейштадт, по словам некоторых историков, стал своего рода генеральной репетицией уличных боев в Берлине.

Здесь наши войска натолкнулись на многочисленные форты, доты, укрепления. В них были превращены жилые дома и промышленные здания, занимающие ключевые позиции.

Танки и самоходные установки, штурмовавшие город-крепость, несли основные потери не от артиллерии, а от фаустпатронов.

Значительная часть немецкой артиллерии была уничтожена контрбатарейным огнем и авиацией. Фаустпатроны наши генералы всегда недооценивали. Это было оружие ближнего боя, какие-то палки с набалдашниками, а до ближнего боя многие генералы просто не желали нисходить.

Мыслили более высокими категориями. Но выстрелы из укрытий, кумулятивные мины, выпущенные с расстояния полусотни метров, поджигали или наносили тяжелые повреждения десяткам танков, самоходкам СУ-76 и СУ-85, тяжелым «зверобоям», которые в уличных боях прямой наводкой перемалывали укрепления.

Командиры полков и батальонов перестраивали свою тактику на ходу, пуская вперед пехоту и обстреливая каждое подозрительное место или обычные окна в здании.

Блокированный и практически взятый Кюстрин немецкие войска пытались отбить. Отсюда открывался прямой путь к Берлину.