Александр Проханов - Пепел

Петр не сразу заметил, как лесники, нарушив свое стройное шествие, сбились вместе, торопливо ушли вперед, разом оглянулись. Смотрели издали, как он приближается. Он продолжал идти к ним, держа тетрадку. Видел близкий ствол старой ели, на которой была сделана затеска и краснело сочное клеймо. Почувствовал обжигающий укол в шею, разящую боль. Вскрикнул, ошалело метнулся в сторону. Успел разглядеть на земле среди папоротников раздавленное осиное гнездо, напоминающее свернутое из пепельной бумаги комок, вьющихся ос, и несколько рассерженных, черно-золотых насекомых, атакующих его. Он бросился прочь, гонимый не столько болью, сколько смертельной обидой на лесников, которых считал своими товарищами, соратниками, делившими с ним тяготы лесной работы. Он только что думал, как сроднился с ними, как понимал их души, их крестьянские заботы, старался помогать им, закрывал глаза на их мелкие проступки, лесные кражи, не докучал им своими наставлениями и требованиями. И за это они так зло, бездушно посмеялись над ним. Разворошили осиное гнездо. Не предупредили его. Знали, что он, замыкавший шествие, будет искусан осами. Издали хохотали, смотрели, как он, прижав руку к искусанной шее, убегает от ос.

Он и впрямь убегал, огорченный и оскорбленный. Оставлял им их проклятый лес, клеймо, мерную линейку. Пусть клеймят без него. Пусть без него делают приписки, воруют, пьянствуют, маются дурью, слоняются бездельно по деревням, выманивая у крестьян поллитровки.

Он уходил, придерживая укушенное место, чувствуя, как наливается волдырь. В самом центре этой жгущей выпуклости, твердое на ощупь, горело место укуса.

– Андреич! Постой! Постой, тебе говорю! – его нагонял Полунин. – Куда побежал-то?

– Идите к черту. Знать вас не желаю!

– Андреич, да ты чего? Ну, укусила, и что? За лето, бывает, раз пять укусит. Дело лесное.

– Вы меня специально подставили. Специально гнездо раздавили и на меня ос выпустили.

– Да что ты, Андреич, кто специально-то будет делать? Под ноги попались, они и полетели. Нас не тронули, а тебя клюнула. Оса, она такая насекомая, что не выбирает. Ты небось слаще, моложе. Она тебя и выбрала. Сейчас подорожник найдешь, приложишь. Рукой снимет.

Его гнев остывал. Боль оставалась, но обида и ярость уходили. Было и впрямь смешно смотреть, как он, мечтатель, не глядя под ноги, идет к осиному гнезду. Шутка, которую они с ним разыграли, была злой шуткой детей, и он уже не сердился на них, стыдился своей ярости.

Подходили остальные лесники. Осматривали укушенное место. Советовали помазать слюной, а то и мочой. Ратников предложил для этого свои услуги. Суздальцеву стало смешно.

– Вон, лучше на Одинокова помочись. А то он сегодня не мылся.

Все похмыкали. Примирение состоялось. Но работа была сорвана. Не хотелось возвращаться к месту, где произошла трагедия.

– Хорош, – решительно произнес Ратников. – Деревьев много, а нас наперечет. Айда на Барские пруды карасей ловить. Обеденный перерыв.

Полунин засунул топор за пояс. Кинули в рюкзак клеймо, мерную линейку, тетрадку, перепачканную черничным соком. Пошли через лес к окраине, где когда-то было поле, пасли скот, был выкопан пруд, из которого пили коровы. Теперь поле зарастало мелколесьем, пруд затягивало камышом, но в нем, занесенные птицами, водились караси.

Они вышли на Барскую поляну, сплошь поросшую мелколесьем. В незаросших пустых местах росли великолепные чертополохи с малиновыми косматыми головами, разведя в стороны свои резные, с длинными колючками листья. Пруд был квадратный. В тростниках летали мелкие голубые стрекозки, бегали водомерки. Когда они подошли, от берега к середине шарахнулась и побежала тень, на что Одиноков заметил:

– Карась остался. В прошлый раз не все взяли. Тут он завсегда будет, если ловить с умом.

На берегу виднелись черные, сухие водоросли, спекшаяся тина – следы предыдущего лова. Ратников шмыгнул в кустарник и вынес оттуда свернутый бредень. Стал раскатывать на траве.

– Андреич, пойдешь слева, я справа, – распоряжался Одиноков. – А вы, – обратился он к Ратникову и Полунину, – с боков шугайте.

Молча, нетерпеливо поглядывая на воду, раздевались. Оставались в трусах, обвислых майках, белоногие, с белыми незагорелыми плечами и коричневыми шеями. Одиноков взялся за один конец рукояти, кивая Суздальцеву. Тот ухватил второй. И они, растягивая бредень, стали заходить в воду. Суздальцев чувствовал теплую у берега и прохладную на глубине воду, осторожно погружал сеть, видя, как вспыхивают наполненные водой ячейки. Водомерки разбежались, а с зеленых длиннолистых тростников взлетел рой голубых стрекозок.

– Захватывай, захватывай! – руководил Одиноков, упирая деревянный кол в дно, медленно перебредая тощими ногами. – А вы с боков идите, но без плеска.

Суздальцев, по пояс в воде, описывал бреднем просторный полукруг. Переставлял кол, стараясь прижимать бредень ко дну. Ему казалось, он чувствует захваченную сетью невидимую жизнь. Они прошли сквозь мелкие сердцевидные листья водорослей с розовыми мохнатыми цветочками. Одновременно с Одиноковым, бурля ногами, вышли на берег, вытягивая бредень. В мокрой сети, среди зеленой тины и ила захрустели, забились, затрепетали черно-золотые, с ладонь, караси, с красными глазами и слизистыми плавниками. Полунин жадно хватал рыбин. Они выскальзывали, скакали по траве. Он снова их ловил, складывал в кулек.

– Еще разок, чтоб на жарево хватило, – сказал Одиноков. И они с Суздальцевым снова вошли в пруд, процедили его сквозь бредень. Вышли на другом берегу, захватив в сеть еще пяток рыбин.

– Хорош, – сказал Одиноков, кидая бредень на траву. Суздальцев держал в руках пойманного карася, смотрел, как хлюпают его красные жабры, как вращаются в глазницах золотые глаза. Рыба остро пахла слизью, водяной тиной и еще чем-то, приторным, живым, бьющим в ноздри.

Собрали рыбу в кошелку и принялись чистить, вспарывая ножичком животы, выдавливая пальцами переплетенные красными ниточками внутренности, рыбьи пузыри. Кидали их в сторону. Пустые, без внутренностей и сердец, караси хлопали жабрами, поднимали хвосты, некоторые пытались скакать.

– Не балуй! – Одиноков поймал прыгнувшего карася, ударил его головой о ручку ножа, усмиряя. Ратников снова шмыгнул в заросли и вынес оттуда черный закопченный противень, банку с серой сырой солью, бутылку с остатками подсолнечного масла.

– Да у вас тут ресторан, – удивился Суздальцев.

– Держись нас, Андреич, с пустым брюхом не останешься, – подмигнул Ратников.

Был изготовлен очаг из двух обгорелых, оставшихся с прошлого раза полешек. На них был установлен противень, на который тесно, стройными рядами, были уложены караси, похожие на воинство в серебряных и золотых доспехах. Их посолили, полили маслом. Под противнем жарко горел хворост. Масло кипело. Караси прожаривались, у них белели глаза. Ратников ножичком поддевал их, перевертывая на другую сторону. Все серьезно наблюдали за ним, сглатывая слюну. Солнце пекло голые ноги и плечи. Из-под противня летели колючие искры. Болел осиный укус, но давно уже не было обиды. Было хорошо сидеть среди полуголых мужиков, уклоняться от синего дыма, смотреть, как цветут по соседству малиновые чертополохи и летает, трепещет крыльями сизый соколенок.