Александр Проханов - Пепел

Огонь показался среди черных ветвей, красный, шумный. Было видно, как он прогрызает в посадках дыры, дует в них сквозняком, просовывает свои лижущие языки. Суздальцев чувствовал, что эти языки достают до него, хватают за руки, жалят лицо.

Они работали, а их обдувало из леса огромной паяльной лампой. Им приходилось отступать и пятиться, чтобы не попасть под шипящее жало. Они продолжали работать, и их рабочая артель превратилась в боевой взвод. Суздальцев, пугаясь близкого огня, заслоняясь от жгучего ветра, знал, что не уйдет, останется в бою, не погрешит против военного братства.

Капралов на своем протезе, выставив негнущуюся ногу вперед, нагибался, скалился, вгонял топор в древесный ствол. Ратников, весь красный, с набухшими на лбу жилами, крепким ударом подсекал елку, отбрасывал ее колючий ком в сторону. Кондратьев хватко, точно целился в ствол у корня, сильным ударом срубал дерево и тут же бил топором в другое. Рядом с Суздальцевым копал Одиноков. Обычно вялый, бесстрастный, он работал теперь яростно, бурно, швыряя дерн в сторону пожара, словно хотел завалить землей близкое пламя. Полунин, длинноногий, гибкий в спине, поддевал на лопату вырванный ком земли, кидал его назад через плечо. Суздальцев видел их преображение в беде, их самозабвение, какое бывает в неравном сражении.

И в нем самом была эта одержимость, готовность скорее погибнуть, чем побежать прочь.

Им удалось создать пустое пространство, в нескольких местах рассечь перешеек, по которому огонь бежал к бору. Натыкаясь на земляную борозду, упираясь в вырубку, огонь останавливался. Начинал обтекать преграду, искал брешь в обороне. Он уже бушевал совсем рядом. Было видно, как чернеют в сплошном рыжем пламени голые, потерявшие ветки стволы. Как огонь переносится с одного дерева на другое. Елки стояли в огненных юбках, и огонь задирал их, обнажая тощий ствол. Было невозможно дышать. Тело жгло через ткань одежды. Казалось, на спине вздувается больной кипящий волдырь.

Суздальцев увидел, как у елки отломилась косматая горящая вершина, полетела в их сторону и вцепилась в Полунина, как яростный когтистый зверь. Полунин отбивался от красных когтей, сбивал с себя бешеного зверя. Упал, и на нем горела одежда. Все кинулись к нему, сбивали пламя, вырывали из куртки колючие дымящие ветки, оттаскивали его подальше от пламени. Суздальцев увидел, как по лугу бегут люди, вооруженные лопатами, подскакивают на кочках две пожарные машины. Подкатили и пожарные, с ходу разматывая асбестовый шланг, направили в огонь стеклянные, красные струи.

А они отбрели в сторону, на луг, сидели, осматривая свои прожженные одежды, и Ратников утешал Полунина:

– Купишь новую куртку. Я видел, хорошие в сельмаг привезли.

Суздальцев вернулся в Красавино, измученный, с закопченным лицом, в замызганной прожженной одежде. Мечтал добраться до дома, рухнуть в сенях под матерчатый полог. Проходя мимо Веркиного дома, услышал гармонь, нестройные песни. Сквозь открытые окна было видно застолье, поющие хмельные люди. Из калитки показалась Верка, раскрасневшаяся, томная, с белой открытой шеей и голыми сдобными руками. Вслед за ней вышел рослый парень в форме сержанта – красные лычки, значки, старательно начищенные. Его глаза были счастливо затуманены, он слабо держался на ногах, по губам скользила пьяная улыбка. Он обнял Верку, сильно, грубо прижал к себе. Полез ей рукой за ворот. Верка увидала Суздальцева, гневно, зло на него посмотрела и прильнула к мужу, по-кошачьи ластилась к нему, позволяя себя обнимать. Суздальцев в своей обгорелой одежде прошел мимо, слыша сзади воркующий женский смех.

Он не пошел домой, а спустился к реке, прохладной, темной, текущей среди старых ветел, с зеленым отражением высокого, поросшего лесом берега. Было безлюдно. Он скинул с себя потную, пахнущую дымом одежду. Подошел к воде и кинулся в прохладную глубину, чувствуя, как тысячи мягких холодных губ целуют его усталое тело. Вынырнул на середине и лег на спину. Река несла его, окружала зелеными отражениями, свешивала к нему блестящие листья ив, посылала синюю стрекозку, проносила стремительного дикого голубя. Он смывал с себя гарь и пот, смывал свою краткую беспутную любовь к чужой жене. Чувствовал счастливую пустоту в груди, куда лились тихие безымянные силы. Из высокого перистого облака. Из перелетавшей реку белой бабочки. Из плывущей мимо зеленой сломанной ветки.

Он перевернулся на грудь, поплыл к противоположному берегу. Из черной влажной земли, среди повисших трав голубел крохотный цветок незабудки, лазурный, с золотой сердцевиной. И такое совершенство было в этом тихом цветке, присутствовала в нем такая божественная красота, что Суздальцев испытал к нему нежность и благоговение, к этой малой голубой иконе с крохотным золотым лицом.

Ночью он разложил под лампой листки и терпеливо ждал, когда посыплются на них колючие металлические письмена, повествующие о неизвестной войне, на которой ему, Суздальцеву, суждено воевать…

Железный фургон, где проходили допросы пленных, был накален солнцем. В углу стояло ведро с водой. В нем плавала кружка. На табуретке сидел голый по пояс прапорщик. Связанный пленный лежал на столе, обернутый в мокрую простыню. Топорщилась его растрепанная черная борода, дико вращались глаза с лопнувшими красными сосудами, посиневшие губы жадно хватали воздух. Под простыню у горла уходила жила телефонного кабеля. Другая, с растрепанной кисточкой медных проводков, лежала на столе. Над пленным наклонился майор, лысый, с белесыми губами и синими навыкат глазами.

– Где караван? Когда пойдет караван? – допытывался он у пленного, и Суздальцев, отдавая должное его фарси, испытывал отвращение к майору, к прапорщику и к себе самому, принимавшему участие в истязаниях. – Я тебя спрашиваю, когда пойдет караван? Иначе ты у меня будешь гореть, как электрическая лампочка.

– Не знаю, господин. Не знаю ни о каком караване.

– Тогда поиграем. Ты будешь электрической лампочкой, а я – электрическим изолятором. Давай, прапор, включай генератор.

Прапорщик лениво и отрешенно встал с табуретки, черпнул кружкой воду, приблизился к столу и небрежно сунул медную кисточку провода под простыню, в пах, где сквозь мокрую ткань проступали черные волосы лобка. Плеснул воду на лежащего, поливая его от бороды до торчащих из-под простыни босых ног. Схватил ручку пластмассового полевого телефона и стал мощно, с жужжаньем крутить. Синие тонкие молнии побежали по телу пленного, пробивая мокрую ткань, окутали его голубым трепещущим коконом. Пленный взвыл, выгнул грудь, резко вдавил живот, стал колотиться, окруженный электрическими разрядами. Изо рта его потекла струйка крови. Выпученные белки казались огромными, и в них рвались тонкие кровяные сосуды.