Александр Проханов - Пепел

– Хорош, – сказал майор. Вновь наклонился над пленным. – Я тебя, собака шелудивая, спрашиваю, где караван? Где, у каких колодцев, ты ждешь караван?

Пленный вывалил синий распухший от укусов язык. Беззвучно шевелил, выталкивая им кровь. А потом несвязно произнес:

– Не знаю, господин, ни о каком караване.

Майор плюнул ему в глаза.

– Мне ты можешь соврать, но сможешь ли ты соврать Всевышнему? Вот Коран, смотри. Я буду выдирать по странице и спрашивать тебя, где караван. Если ты не признаешься, я разорву весь Коран, и ты, не помешавший мне это сделать, попадешь к чертям в ад. Будешь отвергнут Всевышним. Смотри! – майор рванул страницу Корана, где зеленой вязью, похожей на плетение тонких стеблей, были начертаны священные тексты. Страница вылетела из книги, и он кинул ее на лицо пленному. Тот тонко вскрикнул, стал целовать страницу.

– Пощади, господин, не знаю ни про какой караван!

– Поклянись Всевышним. Он слушает тебя, – майор вырвал вторую страницу, кинул на пол и стал топтать.

Пленный истошно застонал, забился, словно через него опять пропустили электрический ток.

– Я скажу, господин. Я все скажу. Караван придет завтра к вечеру. Выйдет из пустыни у колодца Арби.

Майор опустил книгу на пол, устало провел рукой по лбу. А Суздальцев вдруг вспомнил – словно кто-то послал ему это воспоминание, – темную землю на берегу прохладной реки, спустившиеся к воде ветки и нежную голубую незабудку с золотой сердцевиной, на которую молился, как на крохотную икону. Любил весь белый свет – плеснувшую в воде рыбу, пролетевшую над рекой птицу, высокое серебристое облако, из которого следили за ним чьи-то любящие дорогие глаза…

– Давай по порядку, – майор сел в изголовье у пленного. – У какого, говоришь, ты колодца? Где колодец Арби?..

Суздальцев лежал под полотняным пологом, не в силах понять, что должно случиться в его жизни, какие произойти перемены, чтобы он переместился из-под этого полотняного деревенского полога, пахнущего сухой травой, в тот зловонный железный контейнер, врытый в неведомую землю, в неведомой стране, где он станет терзать и мучить людей.

Завершалось лето. Стояли теплые тихие дни августа. Белесые опушки звенели от бесконечного пения кузнечиков, которые неумолчно передавали друг другу весть о близком завершении лета, о неизбежных холодах и жестоких ливнях. И хотелось продлить это чудесное пребывание среди тихих трав и теплых деревьев. Иногда шли тихие затяжные дожди, когда в лесу все шелестело, блестело, благоухало. Начинало пахнуть грибами, и вдруг в траве среди темно-зеленых осин возникало диво – чудесный гриб на сизой, чуть изогнутой ножке, с малиново-красной шляпкой. Царил среди поникшей травы, слипшихся лесных колокольчиков. Петр сжимал его твердую ножку, гриб отламывался от земли, – и как чудесно было прижимать к губам его замшевую шляпку, целовать его сизую, как черненое серебро, ножку! Класть на дно корзинки, где он начинал тонко и драгоценно светиться.

Суздальцев бродил по лесам, промокая насквозь, с хлюпающими башмаками. Грибы появлялись перед ним тогда, когда он вымаливал их у шелестящего дождем леса. Сыроежки, розовые, желтые, малиновые с загнутыми вверх краями, похожие на разноцветные блюдца, в которых блестела вода. Подберезовики, коричневые, с кожаными головами, с серыми губчатыми изнанками, пропитанными водой. Скользкие рыжики с зеленоватыми разводами и млечным, выступавшим из сломанных ножек соком. Лисички, милые, трогательные, разбегавшиеся веселыми стайками по черной опавшей хвое. И внезапно возникавший, царственный, богатырски плечистый, на маслянисто-белой ноге, со стеклянно-коричневой головой – боровик. Один господствовал на лесной поляне среди малиновых гераней и мелких лесных ромашек.

Однажды Суздальцев вышел на поляну, над которой стояло непреходящее дождевое облако. Шел мелкий, теплый дождь. Все притаилось, чуть слышно шелестело, дышало. Он вдруг увидел, как у самого башмака из мелкой травы смотрит народившийся белый гриб, глянцевитый, как открывшийся в земле глаз. Рядом, едва он шагнул, из земли смотрело на него другое, блестящее око. Еще через шаг – третье, четвертое… Казалось, в земле один за другим открываются глаза. Земля смотрит. Поляна живая, глазастая. Земля плодоносит, и повсюду среди низких папоротников и ржавой травы открываются глаза, смотрят на него со всех сторон, узнают его, радостно изумляются его появлению. Он снял башмаки и шел по поляне, боясь наступить на эти глаза. Не ломал грибы, чувствуя великую тайну плодоношения, которую ему открывала природа.

Был тихий, солнечный день. Суздальцев шел по лесной дороге, вдоль черной продавленной колеи. В длинных рытвинах была вода, темная, с легким золотым отблеском, какой бывает в карих глазах. На воде желтели упавшие с берез листки. В этих листках, в золотисто-темной глубине лесных луж притаилась осень. На кустах орешника обильно висели орехи, окруженные зелеными рубашками. Он вышел к опушке, вдоль которой тянулся проселок, уходил в поле, исчезал за бугром, из-за которого виднелись крыши близкой деревни. Петр двинулся по проселку, от деревни, краем леса, где высились желтые, сочные пижмы. В начале лета здесь стояли могучие, с колючими листьями чертополохи, пламенели их малиновые купы. Теперь пламя погасло, вместо него был дым пушистых семян. Из жесткой чаши, наполненной этим дымом, излетали легкие лучистые семена. Летели в солнечном воздухе, тихо и нежно светясь. Мимо его лица пролетело пернатое лучистое семечко, среди невесомых лучей темнело крохотное ядрышко. Он подумал, что если рассмотреть эту сердцевинку, то увидишь крохотный портрет отца.

Среди сухих теплых трав звенели кузнечики. Затихали, когда он приближался, и вновь принимались звенеть, словно летел невидимый гонец, передавал кому-то весть о его приближении.

Впереди послышалось мычанье, блеяние, раздался щелчок кнута. На него медленно выбредало стадо. Золотились, чернели крутые коровьи бока, вяло колыхались переполненные вымени, печально и послушно светились глаза. Стадо поравнялось с ним, окружило запахом теплых коровьих тел; на коровах сидели слепни, сонные, словно их укачала ходьба животных. Мягко стучали о землю овечьи копытца. Следом шел пастух, забросив на плечо рукоять кнута, волочил за собой длинный ременный хвост. Пастух был в продранном пиджаке, линялых штанах, с черным, загорелым, очень худым лицом. Засияли, посмотрели на Суздальцева голубые глаза.

Стадо прошло, а над дорогой все еще стоял его запах, пыль была в коровьих и овечьих следах, тянулся след от проскользнувшего в пыли кнута.

Петр шел с чудесной счастливой пустотой в душе, где не было сильных переживаний, благих предчувствий. Хотелось сделать шаг в сторону и лечь на теплую землю, среди белесых былинок. Слушать перезвоны кузнечиков, глядя, как над лесом кружится семья ястребов.